Август: — Вот дрянь-то дело с малышом вашим, который шлёпнулся вниз!
— Да, но муж мой спокоен за него. Он говорит только, что ему будет ужасно больно, если придётся ломать кость. Но он не останется хромым, и нога будет сгибаться, — так и Осе сказала.
— Да, перелом ноги в наши дни сущий пустяк.
— Ну, прощай, Август, не стану тебя дольше задерживать. Но я непременно должна была рассказать тебе, как всё это произошло. С тобой так хорошо говорить.
— Я бы мог проводить вас в докторскую усадьбу, только уж очень неважное на мне платье.
— Тебе нечего беспокоиться об этом, Август. Я отличию дойду и одна. Дни теперь светлые...
Но когда Август вернулся к работе, исчез Александер. Да, он воспользовался случаем и скрылся через отверстие в задней стене.
— Да куда же он делся, леший этакий? — воскликнул Август. — Куда он удрал?
— Он пошёл к морю, смотреть невод.
Август мог призывать лешего, сколько ему было угодно. Александер ушёл.
У Александера были свои заботы. Ему нужно вынуть лососей из невода, очистить его от водорослей и медуз и опять расставить. Ему нужно приготовить лососей, посолить, выпотрошить и закоптить их, и кроме того, вымыть и вычистить ящики из-под рыбы к следующей отправке. И наконец, он вероятно, считает заслуженным повидаться сегодня со Старой Матерью. Она ведь только что была на пристани, возлюблённая его, и была моложе и желаннее всех; она улучила минутку, взглянула на него и покраснела. Никто не краснел так очаровательно, как она, — эта тёплая плоть.
Он вернулся в усадьбу с лососями и встретил её. Всё шло хорошо, они всё приготовили и зажгли огонь на очаге. Дверь не заперта, ей страшно, но она позволила увлечь себя в закуту. Там темно и тихо.
— Отто!..
Но что-то неладно. Весь дом ходил сегодня на пристань, даже фру Юлия. Этот день не похож на обыкновенные дни: консула потревожили в его конторе, его консульстве, теперь скоро обед, и он вместе с другими возвращается в усадьбу. И это тоже не как всегда.
На этот раз любовники едва-едва успели заметить, как открылась дверь и в кухне скрипнула половица.
— Сваливай все на меня! — успел шепнуть Александер.
И она сейчас же начала браниться. Жена Теодора Из-лавки вспомнила язык своей молодости и пустила его в ход. Лицо её не могло вполне скрыть, что с ней только что случилось что-то желанное, но она бранится упорно, выходит на свет и бросает ему прямо в лицо:
— Я не желаю, чтобы ты всюду совал свой нос! Ах ты, урод этакий, бурьян негодный! Приходишь сюда, чтобы учить меня!
— Чёрт знает как вы ругаетесь! — отвечает ей Александер. Он тоже рассержен, он так взбешён и оскорблён, что мимо неё и мимо консула кидается прямо к двери.
— В чём дело, мать? — спрашивает Гордон Тидеман.
— В чём дело? Он хочет выучить меня смачивать хворост, — пусть только сунется! На что это похоже? Такой урод!
— Юлия просит тебя зайти на минутку к ней, — говорит сын и уходит.
А на следующее утро Александер опять приходит на работу в гараж. Он задумчив и молчалив. В одиннадцать часов он надевает куртку и говорит:
— Я сейчас приду.
Август с досадой строит ему вслед гримасу:
— Я буду рад, когда ты, наконец, перебесишься!
Александер направляется в контору шефа. Уж и нахал же этот цыган! Он задумал что-то, и нет границ его дерзости. Разве шеф может заподозрить, что вчерашнее столкновение между ним и Старой Матерью было условлено заранее? Ничего он не знает, и ничего не хочет знать: он слишком высоко поднялся, чтобы выслеживать и подозревать. Но Александер не желает примириться с тем, что Старая Мать его ругала, Отто Александер этого не допустит, ни в коем случае, — и не просите! Он стучит и входит. На-все-руки настолько воспитан, что имеет обыкновение оставлять свою шапку на полу у дверей, Александер этого не делает. Какое там! — он до того взбешён, что держит шапку в руке и начинает болтать и трепать языком, прежде чем шеф кивком головы разрешит ему это.
— Дело в том, — говорит он, — что я не желаю, чтобы меня ругали на ваших же глазах.
— То есть как это? — спрашивает шеф, поднимает брови и пробует понять: что такое?
— А вчера-то! Вы ведь слыхали.
— Ах, это! — говорит шеф. — Но, дорогой мой, какое это имеет значение?
— В таком случае я лучше уйду, — продолжает Александер по программе, которую он продумал ещё в гараже.
— Всё это ерунда, — говорит шеф.
— Всё может быть, — отвечает оскорблённый Александер и хочет уйти. — Так не будем больше говорить об этом!
И кроме того, он чуть было не надел на себя шапку ещё в конторе. Никогда такой человек, как На-все-руки не позволил бы себе этого. Но шеф прямо ангел доброты и снисходительности: он не звонит в лавку за помощью и не велит выбросить цыгана за дверь. Наоборот, шеф старается образумить упрямца и говорит:
— Но это вчерашнее, — разве стоит на это обращать внимание?
— Да, — выпаливает Александер.
— Но не можешь же ты уйти только по этой причине?
— Как-так — не могу? Смешно даже слышать это.
Шеф взвешивает все «за» и «против», роняет как бы случайно взгляд на крупный счёт за копчёную лососину и говорит:
— Очень жаль, что ты не хочешь дольше оставаться. Как
раз сейчас дело так хорошо наладилось. Ты ставишь меня в затруднительное положение.
Александер тоже взвешивает: может быть, немного рискованно ещё туже натягивать тетиву, и он становится уступчивее:
— А как вы сами находите, разве приятно, когда вас называют бурьяном и уродом только потому, что вы немного поссорились?
— Да, это, конечно, неприятно, — отвечает шеф. — Я этого не понимаю, это совсем на неё не похоже. Она, вероятно, рассердилась потому, что ты стал учить её мочить хворост. А ведь она это делает уже много-много лет: она это делала ещё при моем отце!
— А разве я не знаю? — прерывает его Александер. — Я ведь тогда тоже был здесь. Вы были тогда совсем маленьким, только что родились. Тогда мы вместе мочили хворост, и она никогда не говорила дурного слова.
— Ну, вот видишь. И ты можешь быть уверен, что она всегда похвально отзывается о тебе.
Александер: — Нечего сказать, замечательную похвалу услыхал я вчера!
Он опять взвешивает и проявляет сатанинское лукавство, верх хитрости:
— Одним словом, как бы там ни было с её похвалой, я никуда не уйду, если вы разрешите мне запираться от неё в коптильне.
Шеф откровенно ничего не понимает:
— Хочешь запираться от неё в коптильне?
— Да. Запирать дверь.
— А я думал, что её присутствие совершенно необходимо?
