Август сам измучен, его угнетает безнадёжная влюблённость, но состояние Гендрика его живо трогает. Он намерен поэтому сделать что-нибудь, осадить этого Беньямина, этого принца на велосипеде, навязчивого парня, которого он всё лето вытаскивал из грязи и которому дал работу и заработок. Август размышляет тут же на месте, голова его работает быстро, он придумывает выход:
— А вы не скоро кончите грести?
— Скоро, — отвечает Гендрик, — у нас осталось только вот то, что вы видите.
— Тогда я возьму тебя к себе на службу.
Он произнёс эти слова, а тот от удивления некоторое время не может закрыть рта.
Пришли Иёрн Матильдесен и Маттис. Август с ними краток и сух, настоящий староста или хозяин:
— Возьми вот это за труды, Маттис! Ну как, Иёрн, приводили ли тебе овец за последнее время?
Иёрн: — Вчера и сегодня — нет. Но во вторник и в среду получили мы чрезвычайно много.
Август нацепил пенсне и приготовился записывать: — Сколько во вторник?
— Четыре раза по двадцати и четыре.
Август пишет.
— А в среду?
— А в среду страсть сколько, целый табун. Их было шесть раз по двадцати и пятнадцать.
Август записывает и складывает: одиннадцать раз по двадцати без одного в течение двух дней! Он считает дальше и приходит к тому заключению, что не хватает двадцати пяти-тридцати голов.
— Он надул меня на семьсот крон, — говорит он.
— Кто? — восклицает испуганный Иёрн.
— Цыган. Он скрылся.
— Да неужели же?
Август отмахивается от него:
— Сколько же овец у вас всего в горах? Я не взял с собой записи.
У Иёрна в голове все цифры с самого первого дня, голова его вполне пригодна для таких вещей.
— У нас всего сорок два раза по двадцати без трёх.
Август покачал головой. Тут он потерпел неудачу, вышло не так, как ему хотелось: ведь он не закупил ещё и первой тысячи овец. У него сколько угодно денег, но нет тысячи овец.
— Всё хорошие овцы, и белые и чёрные. Их приводят к нам худыми и голодными, но не проходит и недели, как мы замечаем в них перемену: они становятся сытыми и круглыми. Если б вы видели, как они бегают за Вальборг, совсем как собаки.
— Ну, это всё, что я хотел тебе сказать, Иёрн, — говорит Август и кивает головой.
И, согнувшись, погруженный в размышления, Август идёт к Гендрику. Потеря семисот крон! Да, хорошо ещё, что это случилось с человеком, который может сохранить спокойствие! Больше всего его расстраивало, что цыган убежал, прежде чем набрал полную тысячу. Теперь люди будут говорить, что у него всего лишь несколько сот овец.
Он тут же нанял Гендрика, договорился с ним, поставил его на место цыгана, дал ему точные указания. В этом старике, когда он отдавал приказания, было столько энергии!
— Брось грабли и ступай сейчас же в сегельфосскую лавку, там ты выберешь себе самый лучший и самый дорогой велосипед, какой только имеется на складе, поупражняешься на нем с вечера, и завтра же начнёшь работать. Вот тебе для начала тысяча крон.
Теперь он не заходит больше к Тобиасу и его семейству, на сегодня они достаточно его видели. Пусть Гендрик появится сперва на своём великолепном велосипеде, пусть вообще станет известно в окрестностях, на какую высокую должность назначен Гендрик.
Тобиас бросает работу и бежит за ним вдогонку, он кричит, но Август не слышит. Тобиас догоняет его и упоминает о зонтике: он забыл зонтик у них, когда был в последний раз, совершенно новый зонтик.
Август идёт. Под конец он говорит:
— Мне до него нет дела.
Вот как он с ними говорит!
По дороге домой он громко бранил цыгана. Бросил его всего с несколькими сотнями овец! Напрасно он его не застрелил, это порадовало бы некую даму. Телеграф был открыт, он мог бы остановить беглеца, то есть для этого пришлось бы обратиться к полиции и властям, но — чёрт с ним! Старая Мать могла бы сделать это, но она, конечно, не посмеет. Консул от лица матери? Ещё менее чем кто-либо другой.
Да, цыган Александер мог безбоязненно плыть к северу на пароходе.
Он встретил доктора, шедшего навестить больного.
— Я заходил к твоим рабочим, Август, но как будто бы ни у кого из них нет ножовой раны на груди.
— Вот как! — говорит Август. — Нет, они не хотят сознаться.
— Да, но я сам осмотрел их. Ведь их всего четыре человека?
Август отвечал на это довольно пространно: летом у него было их двадцать человек, что могли сделать четыре человека при постройке такой широкой и основательной дороги?..
Доктор прервал его:
— Да, но сколько же народа у тебя сейчас?
— Пять, — сказал Август. — Они работали на нотариуса, но...
— Хорошо, хорошо, но где же пятый? Я бы всё-таки хотел осмотреть его.
Август решается:
— Не стоит, он уже на ногах теперь, это было несерьёзно.
— Ну, это хорошо. Потому что удар ножом в грудь — дело нешуточное.
Августу стало не по себе.
— А у него могло бы быть кровоизлияние внутрь?
— Могло бы быть и это.
— Но тогда бы он умер?
Доктор: — По-моему, ты что-то скрываешь, Август. Неужели это ты ударил кого-нибудь ножом?
— Я?..
— Ну нет, так нет. Но кто же тогда?
Август опять затеял длинный разговор о том, какое это свинство и зверство — колоть человека в грудь. Ему ужасно досадно, что он не присутствовал при этом, потому что он непременно бы застрелит его на месте.
— Ну, это уж слишком.
— Непременно бы, вот этой самой рукой! — грозился Август.
Доктор сказал:
— Ты больше никогда не заглядываешь к нам. Мы приглашали тебя, когда Паулина из Полена была здесь, но ты не зашёл. Уж не потому ли, что ты разбогател?
— Нет, доктор, пожалуйста, не шутите так. Но я по горло занят делами и всем прочим, надеюсь, что скоро станет немного полегче.
— Ну, приходи, когда освободишься!
Август был рад, когда доктор наконец ушёл. Его вдруг стало мучить: а что если у Старой Матери всё-таки внутреннее кровоизлияние?
Он застал её посвежевшей и не так мрачно настроенной, она немного поспала и теперь сидела в постели. Август почувствовал облегчение, он задал несколько коротких вопросов о ране и получил ответ:
— Нет, рана больше не горела, и кровоизлияния внутрь, кажется, не было.
Она поглядела на него несколько удивлённо в тот момент, когда он вошёл, но теперь, когда Август разделался со своим, беспокойством, его быстрой голове ничего не стоило придумать какое-нибудь дело. Как, по её мнению, — стоит ли ставить сети? Лето уже кончается, и рыбная ловля почти что прекратилась, — за четыре дня попалась всего лишь одна рыбина.
