Консул задумался в третий раз и понял, что всё равно у него ничего не выйдет.
— Но ведь эти ключи в сущности нужно сдать совсем не мне. Это меня не касается. Председатель правления у нас судья.
— Это так, — сказал Давидсен. — Но я с тем условием и принял эту должность, что в любое время могу отказаться от неё. Я прошу разрешения оставить ключи в ваших руках и отныне считать себя свободным человеком. Жалко только, что вам пришлось возиться со мной и обучать меня науке, в области которой я не принёс никакой пользы...
«Речь его всё больше и больше становится похожа на его газету», — подумал, вероятно, консул, когда Давидсен ушёл. Странный в сущности человек и странное семейство! В наше время они прислушивались к внутреннему голосу, имели странность, называемую совестью. Они купили себе немного одежды и были уже довольны. Консул ничего не слыхал об этом в своих заграничных школах, но тем не менее совесть существовала.
Он опять задумался. Пожалуй, он говорил сегодня с честным и добрым человеком, и ему, как человеку и как джентльмену, импонировали и честность и доброта. Может быть, Юлия найдёт что-нибудь для фру Давидсен, не поношенное платье, конечно, а что-нибудь со склада, — зимнее пальто, например, — «пожалуйста, возьмите, мы с великой радостью...»
Но чёрт возьми, завтра ему уже, вероятно, придётся иметь дело с На-все-руки. Странно, что он не пришёл сегодня же. Гордон Тидеман был крупный человек и достаточно тонкий, но он не любил несогласий, столкновений и прочей неурядицы. Если На-все-руки придёт завтра и будет жаловаться на Давидсена, консул предпочтёт провалиться сквозь землю.
И потом эти ключи на конторке, — какое он имеет к ним отношение? Рассерженный и раздражённый, что случалось с ним редко, он подошёл к автомобилю, положил ключи на заднее сиденье и повёз их к судье, как будто бы они были пассажиры.
Но тут вмешался случай и всё перепутал. Консул сам отправился к Августу, ему было чрезвычайно некогда, он торопился и был краток:
— Приезжает англичанин. Будут ли загородки готовы через неделю?
— Мы над ними работаем, — ответил Август
— Да, но будут ли они готовы через неделю?
— Мы постараемся.
— Ну и отлично! — сказал консул и ушёл. Ему удалось отпарировать жалобу Августа.
Да и Августу было теперь не до этого. Иёрн Матильдесен примчался с Овечьей горы с важным известием: нет, волков не появлялось, и ни одна овца не заблудилась и не упала в пропасть, но только он не может принять больше ни одной овцы.
Август разинул рот.
Иёрн был бы рад, видит бог, но больше совершенно невозможно прокормить на горе. Это Вальборг прислала его сказать об этом, а Вальборг ухаживает за овцами с ранних лет. Скоро овечье стадо растянется на целую милю, а овцы, которых прислали сегодня, худы и нуждаются в корме. Поэтому пусть Август извинит его, что он приходит с таким дурным известием.
Август думал долго и наконец спросил:
— Что, у тебя уже есть пятьдесят раз двадцать овец?
— Пятьдесят семь по двадцати без трех, — отвечал Иёрн.
— Ну что ж, тогда придётся приостановить покупку.
— Больше овец не будет?
— Нет.
— Я так и думал! — воскликнул Иёрн. — Я знал, что стоит только поговорить с вами...
— Да, у нас нет другого выхода, — согласился Август. И он сделал вид, что сильно задет этим известием: он закачал головой, стал тяжело дышать и схватился за грудь. Но в глубине души, может быть, он вовсе уж не так огорчался тем, что необходимо кончить закупку овец; теперь у него было более тысячи голов, круглым счётом, а в разговоре с другими — две тысячи. Для северной Норвегии такое количество было прямо-таки баснословным. Вряд ли у Кольдевина было их столько, а у Виллаца Хольмсена никак не могло быть более двух тысяч. К тому же, что же ему оставалось делать, как не подчиниться обстоятельствам? Гора была слишком мала, она не годилась для деятельности широкого размаха. Что представляет собой одна несчастная миля по сравнению с десятью милями? Кроме того, директор банка Давидсен показал ему вчера статью устава, не предвещавшую ничего хорошего, а в кармане у него была лишь одна жалкая тысяча. Да, как он сам сказал, у него не было другого выхода.
И кто знает, может быть счастье ещё раз «улыбнётся» ему, как было написано па лотерейных билетах. У него ведь было столько шансов.
— Это всё, что ты хотел мне сказать, Иёрн?
— Да. Так, значит, овец больше не будет? Август кивнул головой и ушёл.
Он решил немедленно прекратить скупку овец. И на кой чёрт этот миляга Гендрик купил этих семь раз по двадцати овец сверх тысячи?! То есть он хотел сказать: сверх двух тысяч. Эти семь раз двадцать не округляли ведь никакого числа и были брошенные деньги.
Уж не сбегать ли ему в Южную деревню сейчас же? Впрочем, нет, в этом нет никакой необходимости. К лешему всю деревню! Август ни в коем случае не был подавлен. Первым делом он разузнал часы приёма почтмейстера, а затем отправился на горную дорогу к своим рабочим. Они буравили дыры в скале; работа эта требовала много времени: так как заострённые железные прутья были диаметром в пять сантиметров, то и дыры приходилось делать того же размера.
— Не можете ли вы в течение недели поставить эти загородки? — спросил Август.
— Мы стараемся, — ответил Больдеман.
— Через неделю все будет готово? — повторил Август. Больдеман и его товарищи поговорили друг с другом, посоветовались, взвесили.
— Будет, пожалуй, трудновато.
— Консулу очень бы хотелось, чтобы они были готовы в течение недели, — сказал Август. — Он ждёт важного лорда из Англии.
— Мы не смеем обещать, ведь один день не рабочий — воскресенье.
— А если вы будете работать в сверхурочное время по двойной расценке?
— Ну что ж, это можно, — отвечали они.
— Ну, так и порешим. А теперь потолкуем о другом важном деле, — сказал Август. — Мне бы нужно было сломать заднюю стену подвала у нотариуса.
— Вот как! Стену подвала у Головы-трубой? Что же, он хочет заплатить?
— Да, аптекарь купил пустырь, а он-то уж заплатит, в этом не сомневайтесь.
— Как?! Аптекарь? — воскликнули они. — Аптекарь купил пустырь? Когда же он успел? Редкий, необыкновенный человек. Так, значит, он купил пустырь? Нам случалось не раз заходить в аптеку, и он всегда нам помогал. Помнишь, Больдеман, он дал тебе однажды даже две бутылки?
— Я бы мог получить четыре, — ответил Больдеман.
Август: — Можете вы сломать эту стену сегодня после обеда, от трёх до шести?
На это они отрицательно покачали головой:
— В три часа? Нет.
— Можете вы сломать её в пять часов?
— Это возможно.
