Іоганнесъ продолжалъ итти по дорогѣ къ набережной, его охватило безпокойство, походка его стала нервной. Какъ выросла Викторія, она стала совсѣмъ, совсѣмъ большой и еще прекраснѣе, чѣмъ прежде. Ея брови почти сходились и были словно изъ бархата. Глаза стали темнѣе, совсѣмъ темноголубые.
На обратномъ пути онъ свернулъ на дорогу, идущую черезъ лѣсъ вокругъ барскаго сада. Никто не осмѣлится сказать, что онъ ходитъ по пятамъ за молодыми господами изъ замка. Онъ поднялся на холмъ, отыскалъ камень и сѣлъ на него. Птицы пѣли дикія, страстныя мелодіи, заманивали, искали другъ друга и летали взадъ и впередъ съ вѣточками въ клювахъ. Въ воздухѣ стоялъ нѣжный запахъ земли, распускающейся зелени и гнилого дерева.
Опять онъ всталъ на пути Викторіи; она шла прямо на него съ противоположной стороны.
Его охватилъ безсильный гнѣвъ, ему хотѣлось бы бытъ далеко, далеко отсюда; теперь она, конечно, подумаетъ, что онъ слѣдилъ за ней. Долженъ ли онъ еще разъ поклониться? Можетъ-быть, ему слѣдуетъ отвернуться въ сторону, и потомъ эта опухоль отъ укуса осы.
Но когда она приблизилась, онъ поднялся и снялъ шляпу. Она улыбнулась и кивнула ему головой.
— Добрый вечеръ! Добро пожаловать домой, — сказала она.
Ея губы опять слегка задрожали, но она сейчасъ же овладѣла собой. Онъ сказалъ:
— Какъ это странно вышло, но я не зналъ, что ты пойдешь этой дорогой.
— Да, вы это не знали, — отвѣчала она. — Мнѣ случайно пришло въ голову пройти здѣсь.
А онъ-то сказалъ ей — ты!
— Долго вы прогостите дома? — спросила она.
— До конца вакацій.
Онъ отвѣчалъ ей съ трудомъ, она вдругъ стала такъ далеко отъ него. Зачѣмъ же она заговорила съ нимъ?
— Дитлефъ говорилъ, что вы очень способны, Іоганнесъ. Вы такъ хорошо сдаете экзамены. А потомъ онъ говоритъ, что вы пишете стихи, это правда?
Онъ отвѣчалъ коротко, глядя въ сторону:
— Да, конечно. Кто же ихъ не пишетъ? — Теперь она, конечно, уйдетъ, потому что она молчала.
— Случится же такая исторія: сегодня утромъ меня укусила оса, — сказалъ онъ и показалъ свою губу. — Поэтому у меня такой странный видъ.
— Вы такъ долго отсутствовали, что осы ужъ не узнаютъ васъ.
Ей было все равно, ужалила его оса, или нѣтъ. Ну, хорошо! Она стояла и вертѣла на плечѣ красный зонтикъ съ золотой ручкой, и ей ни до чего не было дѣла. А вѣдь, онъ не разъ носилъ на рукахъ эту гордую барышню.
— Я тоже не узнаю больше осъ, — отвѣчалъ онъ, — прежде онѣ были друзьями.
Но она, не поняла скрытаго смысла его словъ и молчала. Онъ продолжалъ:
— Я ничего не узнаю здѣсь. Даже лѣсъ вырубленъ.
Лицо ея слегка передернулось.
— Въ концѣ-концовъ вы не будете въ состояніи писать здѣсь стихи! — сказала она. — А что, если бы вы когда-нибудь написали мнѣ стихи? Впрочемъ, что я говорю! Теперь вы видите, какъ мало я въ этомъ понимаю!
Онъ былъ взволнованъ и молча смотрѣлъ въ землю. Она въ дружескомъ тонѣ смѣялась надъ нимъ, говорила заранѣе разсчитанныя слова и глядѣла, какое впечатлѣніе производитъ она на него. Пожалуйста не думайте, что онъ все свое время проводилъ за писаньемъ стиховъ, онъ также занимался, и даже гораздо больше, чѣмъ многіе другіе.
— Мы, вѣроятно, еще встрѣтимся. До свиданья!
Онъ поклонился и пошелъ, не говоря ни слова.
Если бы она знала, что всѣ свои стихи онъ писалъ ей одной, даже посвященныя ночи и русалкѣ! Но она объ этомъ никогда не узнаетъ…..
Въ воскресенье пришелъ Дитлефъ и попросилъ отвезти его на островъ «Вотъ, я опять долженъ быть лодочникомъ», подумалъ Іоганнесъ. Но онъ все-таки пошелъ съ нимъ. Нѣсколько человѣкъ, пользуясь праздникомъ, ходило взадъ и впередъ по пристани, солнце ласково свѣтило на небѣ. Вдругъ вдали раздались звуки музыки, они доносились по водѣ изъ-за острова. Почтовый пароходъ, огибая большую дугу, подошелъ къ пристани, на палубѣ играла музыка.
Іоганнесъ отвязалъ лодку и сѣлъ на весла. Онъ былъ въ какомъ-то странномъ, приподнятомъ настроеніи; этотъ яркій солнечный день и музыка на пароходѣ сплетались передъ его глазами въ дымку изъ цвѣтовъ и золотыхъ колосьевъ.
Что же это Дитлефъ не идетъ? Онъ стоялъ на берегу и глядѣлъ на публику и пароходъ, какъ-будто ему больше ничего не было нужно. Іоганнесъ подумалъ: «Я больше не буду сидеть на веслахъ, я выйду на берегъ». Онъ собрался повернуть лодку.
Вдругъ передъ его глазами мелькнуло что-то бѣлое, и онъ услыхалъ всплескъ воды; съ парохода и берега раздались отчаянные крики, и всѣ глаза и руки показали на то мѣсто, гдѣ исчезло что-то бѣлое. Музыка сразу оборвалась. Въ одно мгновенье очутился Іоганнесъ на мѣстѣ несчастья. Онъ дѣйствовалъ совершенно инстинктивно, не размышляя и не обдумывая. Онъ не слыхалъ, какъ на палубѣ кричала матъ: «Дитя мое, дитя мое!» и онъ никого не видѣлъ. Онъ прыгнулъ съ лодки и нырнулъ.
Одно мгновенье его не было видно, всего одну минуту; видно было, какъ волновалась вода въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ нырнулъ, всѣ поняли, что онъ искалъ. Крики и плачъ на пароходѣ не прекращались.
Вотъ онъ вынырнулъ на нѣсколько саженей дальше отъ мѣста несчастья. Ему кричали и показывали, какъ безумные. «Нѣтъ, это здѣсь, здѣсь!»
Онъ снова нырнулъ. Снова прошла томительная минута, на палубѣ отецъ и мать рыдали и ломали руки. Штурманъ, снявъ куртку и сапоги, тоже бросился въ воду. Онъ искалъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ исчезла дѣвочка, и всѣ возлагали на него надежду.
Но вотъ надъ водой еще дальше, чѣмъ въ первый разъ, снова показалась голова Іоганнеса. Онъ потерялъ шляпу, и его мокрая голова блестѣла на солнцѣ, какъ голова тюленя. Онъ плылъ съ трудомъ, какъ бы борясь съ чѣмъ-то, одна рука его была занята; черезъ мгновенье онъ схватилъ въ зубы какой-то узелъ: это была утопленница. Крики восторга неслись ему навстрѣчу съ парохода и берега. Услыхавъ новые крики, штурманъ вынырнулъ и оглянулся.
Наконецъ, Іоганнесъ достигъ лодки, которую отнесло въ сторону. Онъ положилъ дѣвочку и затѣмъ самъ прыгнулъ въ нее; все это онъ дѣлалъ безсознательно. Видѣли, какъ онъ нагнулся надъ дѣвочкой и буквально разорвалъ ей платье на спинѣ, потомъ схватилъ весла, и лодка понеслась къ пароходу. Когда несчастную дѣвочку схватили и внесли на пароходъ, раздалось многократное радостное ура въ честь спасителя.
— Почему вамъ пришло въ голову искать ее такъ далеко? — спрашивали его.
