— Есть о чём говорить, — откликается Август. — Какие-то жалкие несколько сотен. Да там и тысячи не наберётся!
Поулине продолжает:
— А сколько ты потратил, когда ездил на юг?
Август, смеясь:
— Ещё что?
— А ещё ты покупаешь быков.
— Быков? Нет, тебя и впрямь занесло. Один-единственный бык, — говорит Август пренебрежительно. — Вот поглядела бы ты на сотни тысяч быков и коров, которые были у меня в стране под названием Перу! А однажды мне довелось пасти аж два миллиона быков. Было это в Австралии. Там я не делал ни единого шага пешком, а знай себе разъезжал верхом по всяким делам, в моём распоряжении были десяток лошадей, седла в серебре...
— Молчал бы ты лучше, — говорит Поулине.
— Молчать? А ты приходишь ко мне и заводишь разговор про одного-единственного быка!
— Ну конечно, для тебя это пустяк! — ехидно соглашается она. — Но тут уж всё одно к одному! А кроме того, есть ещё такое, что хуже всех бед, вместе взятых. Ты знаешь, про что я говорю?
— Нет, — весело отвечает Август, — но мне сдаётся, что я купил в твоей лавке слишком много коринки.
Поулине, вполне серьёзно:
— Нет, просто ты поручился за слишком много ненадёжных займов.
Август задумывается. Хмурит брови и задумывается.
— Н-да, — говорит он, — вполне возможно, об этом я как-то и не подумал. Мне что, надо за них платить?
— А ты сам как считаешь? Ведь ты же отвечаешь за них.
Август задумывается ещё глубже, мрачнеет, потом лицо его снова оживляется, и он говорит:
— Да плевать я хотел на эту ответственность!
— Смотри, как бы потом плакать не пришлось! — отвечает Поулине.
— Я — и плакать? Ну уж ты скажешь!
По мере того как Август шёл на поправку, его всё трудней было удержать в постели, неуёмная жажда деятельности не давала ему покоя; он требовал, чтоб ему позволили одеться и сесть, хотя стены у него в комнате были щелястые и от дверей, как и от стен, тянуло сквозняком. Таким манером он подцепил насморк и нещадно чертыхался по поводу очередной болезни, не переставая, однако, строить всё новые и новые планы. Организацию аптеки и ярмарки в Поллене он отодвинул на более позднее время, а вот фабрикой готов был заняться хоть сейчас. И Август пожелал узнать, что думают об этом Эдеварт и Поулине.
Ну, Эдеварт не возражал против фабрики, но цемент лежал тем временем у пароходной пристани, и как прикажете доставить его на место без самой большой шхуны в Поллене, той, что ушла с неводом?
Для Августа это было плёвое дело — он решил незамедлительно отозвать шхуну от берегов острова Сенья.
Поулине фыркнула:
— Много о себе думаешь, Август. Неужели ты решил, что шхуну можно гонять туда и сюда? Ты бы хоть команду спросил.
— Нечего и спрашивать, — отвечал Август, — когда они вышли в море с моим неводом.
— А разве они не откупили его у тебя давным-давно?
— Откупить-то откупили, но до сих пор не выложили за него ни единого эре.
— Разве что так... — сказала Поулине, сдаваясь. И впрямь дьявольски трудно переговорить этого человека, этого сумасброда, он всегда сумеет выкрутиться. У неё есть, конечно, старший брат, но он только стоит рядом да слушает, как Август расправляется с ней, и Йоаким в отъезде, а в одиночку с этим хвастуном ей не сладить. А что, если привлечь на свою сторону Ездру? О, Ездра был сильный мужик, он мог верёвки вить из этого хвастуна, Поулине прямо видела, как он это сделает.
Желая выиграть время, она сказала:
— Что ни говори, но фабрика должна подождать, пока ты не встанешь окончательно на ноги.
— Встану, встану — сказал он, — но до того, как мы начнём стройку, мне надо ещё много чего провернуть. Ты, Эдеварт, возьми за бока Теодора, чтобы он отнёс две телеграммы: первая — чтобы шхуна с неводом немедля вернулась, а вторая — чтобы заказать стройматериалы. — Он огляделся по сторонам с победоносным видом: — Ты всё ещё сомневаешься, Поулине, что я знаю своё дело?
Поулине кислым голосом ответила, что она вообще не думает о том, что он знает и чего нет, пусть даже и не надеется. Но она хочет ему посоветовать не слишком суетиться. Разве у него есть деньги, чтобы достроить фабрику?
Сколько хочешь. Во-первых, пять тысяч в банке, а потом мы фабрику акционируем. И банк подпишется, и управа тоже, он съездит на юг и посмотрит, не поддержит ли их правление округа, он и сам приобретёт изрядную долю акций...
— Стоп, Август, не спеши! Твоё счастье, что ты в это веришь, но ни один из тех, кого ты назвал, не пожелает купить твои акции!
— Ты только послушай, Эдеварт, выходит, и я сам тоже не куплю?
— Ну, пожелать ты, может, и пожелаешь, — заметила Поулине, — но вот смочь не сможешь.
Неужели даже столь весомый удар не заставил его призадуматься? Какое там! Конечно, он получил такую оплеуху, что даже голова у него поникла, но он не стал скрежетать зубами, а, напротив, промолвил с подчёркнутым дружелюбием:
— Сдаётся мне, Поулине, ты ни разу не задумывалась над тем, что я могу, а чего нет.
Но Поулине в своём ожесточении продолжала наносить удары один за другим: например, она поставила здоровенный знак вопроса против цифры «пять тысяч». Может ли он ими распоряжаться? Нет, дорогой мой Август, это ещё неизвестно. Всё зависит от того, за сколько ссуд, полученных разными людьми, ему придётся отвечать. Так что не спеши, Август!
— Ну ладно! — Услышав такие слова, Август выпрямился, к нему вернулось присутствие духа, и он сказал с превеликой беззаботностью: — Ну ладно, но раз такое дело, тогда и староста Йоаким, и Каролус, и все остальные должны возместить мне мою долю расходов на невод. Вот и деньги появятся!
Поулине:
— Я смотрю, ты хочешь пустить на ветер каждый грош, который заработаешь, чтоб тебе самому ничего не осталось. Ты, случайно, не спятил?
— Не люблю держать деньги в сундуке! На кой мне они?
— Ну, к примеру, чтоб было на что похоронить по-христиански!
За эти несколько дней Август почти выздоровел, стал, как и прежде, общительным и дерзким, плевать он хотел на христианство, поэтому он надменно отвечает Поулине:
— Я не собираюсь ложиться в землю, я хочу, чтоб меня сожгли.
Поулине в ужасе ловит ртом воздух. Ей доводилось слышать, как Йоаким читал в своих газетах о сжигании покойников и о множестве других безбожных выдумок. Эта мысль вызывает у неё содрогание, она и думать не желает про людей, которые губят таким образом свою бессмертную душу.
— Тебе этого не понять, — говорит Август, — а я это знаю по Индии, там покойников сжигают, но индусы не становятся от того менее блаженными.
Поулине обращается к старшему брату:
