Осия положила перед ним красивую пачку — сигареты.
— Сигареты! — всплеснул руками Август. — Я уже и счёт потерял, что у вас тут есть!
— Сигареты тоже прислал сын, я совсем забыл, — пояснил Ездра с яростью в глазах. — Две бутылки «Люсхольма» и эту вот ерунду.
— Думаешь, мне можно выкурить одну?
— Выкури одну, выкури всё, можешь вообще забрать их с собой. Прошло немало дней с тех пор, как я был молод и курил папиросы.
И Август закурил, он оказался знатоком и похвалил сигареты, тонкий табак, дорогая марка, американские. Всё-таки есть разница — курить сигареты или плеваться подсолнечной шелухой.
Он мог теперь говорить всё, что ему вздумается, затея с фабрикой потерпела неудачу. Ездра проявил упрямство и не взял ни единой акции. Нет и нет, пусть Август его извинит, у Ездры есть его Новый Двор, усадьба принадлежит ему, он откупил её у Каролуса и поднял собственным горбом. Здесь его дом и двор, а если из трубы поднимается дымок, это тоже его заслуга, а вот красивый маленький ручей, который зимой и летом бежит мимо Ездриного дома, — об этом порадел Господь...
Август ушёл домой, попыхивая сигаретой, он ещё не совсем протрезвел от «Люсхольма», но не унывал. Фабрики, может, и не будет — с первого захода, но стоит ли принимать всё это близко к сердцу? Да пошли они... Зато он постранствовал по свету и много чего повидал, он знал, как всё пойдёт дальше. Вполне возможно, что и сельди не будет какое-то время, сельдь, она всё равно что каботажный пароход — возьмут и отменят какую-нибудь остановку. Но рано или поздно она снова придёт в Поллен, дома и строительные площадки подорожают вдвое, фабрика получит наконец свои машины, церковь покинет Верхний Поллен, и селение разрастётся. Ещё ничего не потеряно, всё идёт как надо. Дело кончится тем, что он начнёт разъезжать на шестёрке... ну, не будем преувеличивать... на четвёрке лошадей.
Он вдруг остановился и поднял руку, словно требуя тишины.
Дорогие мои односельчане, если весь мир идёт моим путём, уж верно, этот путь не может быть ошибочным. Поллен ещё склонится когда-нибудь передо мной.
И Август пошёл дальше, он вышагивал гордо и жалел, что нет при нём трости, он даже расстегнул куртку и упёр руки в бока. До чего ж забирает «Люсхольм» на свежем воздухе!
XXIII
Семена, посаженные Августом и Родериком, наконец-то взошли. И оказалось, что это такие крупные листья на мощном стебле, покрывшие зелёным ковром всю грядку, изысканный травяной покров, волшебный и на удивление многообещающий. Интересно, а что ж это такое?
Август каждый день приглядывал за плантацией, он отправлялся туда словно джентльмен, с тросточкой, дабы посмотреть на свои угодья, но, одержимый жаждой деятельности, вскоре отставлял тросточку и начинал холить и лелеять своих питомцев. Он то и дело что-то выдёргивал, пересаживал, некоторым растеньицам помогал тянуться в высоту, обрывая листья у самого корня. Очень точная и тонкая работа, никак не сравнить с прополкой репы, какое там!
Август был горд своей плантацией и охотно её демонстрировал:
— А ну, взгляните, разве с ними хоть что-нибудь не в порядке? Может, они плохо растут или не кустятся, как им положено? О, эта плантация будет цвести и здравствовать.
Собирался народ, стоял, наблюдал Августа за работой. Август не ходил больше с непокрытой головой, но тем не менее никто не осмеливался подойти к нему слишком близко; на вопросы он не отвечал и вообще соблюдал дистанцию. Наверняка его манера напускать на себя таинственность не была простым дурачеством, просто он хотел оградить свои посадки от назойливых полленцев.
И тут пришёл Теодор. Он купил себе новую жёлтую зюйдвестку и хочет её всем показать. Он то отгибает поля спереди и снова опускает их, то отгибает поля сзади и опять опускает их, то он сдвигает шапку набекрень, то снимает её и сдувает с неё пыль. Господи, какой-то престарелый младенец, тщеславие, как у петуха, а больше за душой у него и нет ничего. Теодор так и не стал взрослым, но старается держаться как солидный человек. Ума на что-нибудь серьёзное у него не хватает, ему неизвестно, что может быть сказано за и против Бога, судьбы, жизни и смерти, обо всём этом Теодор ничего не может сказать, кроме несусветных глупостей. Зато он и не обижается, если собеседник не обращает ни малейшего внимания на его речи, право, ни малейшего. Кажется, будто в нём живёт глубокое убеждение, что он муравей, однако у некоторых муравьев есть крылья, и они умеют летать, а вот он муравей-пешеход, муравей-бродяга. Да, да, Теодор таков, каким его создала природа. Он выучился разбирать буквы и потому может совать нос в чужие письма, у него загребущие руки, и он наделён даром тащить всё, что плохо лежит, при всём при том его нельзя назвать обычным воришкой. Его вороватость ещё никогда не была вознаграждена большой добычей.
С людьми Теодор хорошо ладит. Когда он заявился в новой жёлтой зюйдвестке, движимый своим чисто женским любопытством, вид у него был такой, будто он пришёл к Августу за каким-то делом. Но Август его не понимал. Август разбирался только в механике, его интересовали всякие другие современные штучки в человеческом обиходе, вот почему Теодор и был обречён на неудачу.
Он сказал, и сказал очень вежливо, обращаясь к Августу на «вы»:
— Мне бы хотелось узнать, что вы здесь посадили.
Никакого ответа.
— Может, вы не хотите, чтобы об этом знали все, а желаете, чтобы знал только я?
Август даже не слушает, что говорит Теодор, что говорит это ничтожество.
— Малость смахивает на картошку, — предполагает Теодор.
Молчание.
— Но может, это такой сорт репы?
Август вдруг, словно очнувшись:
— Нет, это картошка.
— Вот видите, я угадал! — восклицает обрадованный Теодор. — Я ж сразу увидел, что похоже на картошку. Значит, это какой-то новый сорт?
— Да.
Теодору явно мало, что ему вообще ответили, и, воспользовавшись случаем, он наговорил ещё много чего. Завершил же он свою речь словами:
— А нельзя узнать, есть уже клубни или нет?
Молчание.
— Вы не позволите мне зайти на участок и посмотреть на растения?
Какое-то мгновение Август стоит с растерянным видом, потом хватает свою трость, выбрасывает стилет и бросается на болтуна. Он преисполнен ярости и делает выпад. И кстати, хорошо, что он так разъярился: в его ударе не было силы и он не попал в Теодора. По мере того как Теодор пятится назад, Август выдвигает своё оружие всё дальше и дальше поверх колючей ограды, под конец он оставляет свои попытки и кричит:
— Только попробуй... только попробуй войти!
Теодор отправляется восвояси. Он не обижается, что его прогнали таким манером, подумаешь, прогнали и прогнали. Экий злюка! — верно, думает он про себя. А в трость у него вделан нож. Как бы то ни было, Теодор несёт в посёлок великую новость: Август на своём участке посадил картошку, новый сорт картошки, семена у неё как порошок, и теперь до конца дня у него есть занятие — разносить эту новость по домам.
