После её ухода у Поулине снова появилась слабая надежда, может, Эдеварта и впрямь задержали, может, Рагна и права, дай-то Бог, чтобы Рагна была права! Шторм тем временем утих, прошло воскресенье, прошёл понедельник, почту отвезли на пристань в позаимствованной лодке и во вторник вернулись. Миновала целая неделя с тех пор, как Эдеварт вышел из Поллена, за такое время он вполне мог добраться до Тромсё и оттуда дать телеграмму. Теперь Поулине надеялась лишь на то, что её старший брат не из тех, кто пишет письма и посылает телеграммы. Она пронадеялась ещё неделю, почту опять доставили на пристань, а обратно привезли весть, что лодку Эдеварта прибило к берегу.
Итак, старший брат ушёл в море и больше никогда не вернётся. Так хотел Бог.
Поулине занималась своей лавкой, хлевом и кухней, она, как и прежде, ходила в церковь и не носила тёмных одежд в знак скорби, но она была глубоко удручена. Поскольку Августа не удалось перехватить на его пути к северу, Поулине воспользовалась доверенностью, чтобы действовать от его имени; она согласилась принять пятнадцать тысяч норвежских крон по его лотерейному билету, а едва деньги поступили, начала расплачиваться за Августа. В голове у неё был разум, а в сердце — чувство справедливости. Она оплатила потерю почтовой лодки, заплатила доктору, торговцу из Верхнего Поллена, обоим лоцманам с пристани, оплатила лечение Кристофера, выплатила Каролусу и Ане Марии компенсацию за их застроенные пашни и луга. Благодарнее всех оказалась чета Каролусов, доктор же поначалу вообще отказался взять деньги за «такого приятного пациента» и согласился лишь потому, что этого требовало присущее Поулине чувство порядка.
Она сделала всё и ничего не забыла. Даже те пять тысяч крон, которые Оттесен, хозяин невода, вложил в банк для строительства фабрики, его семья получила обратно — до тех пор пока не настанет для Августа пора нового подъёма и здание не будет продано. Эту сумму следовало оформить в письменном виде как ипотеку, висевшую на имуществе. А что ещё? Её собственные большие затраты на содержание Августа — разве она забыла эту статью расходов? Да никоим образом. Ещё чего не хватало!
Вот теперь Август вполне мог возвращаться домой. Ничто больше не стояло у него на пути, теперь он был чист перед людьми. Вдобавок у него оставалась изрядная сумма денег, которая дожидалась его в банке. Возможно, Поулине почувствовала некоторое облегчение, теперь всё сделалось благодатно чётким и ясным, а в тот день, когда она сумела очень недорого приобрести большой сейф, её любящая порядок душа поистине возликовала: ничего лишнего она не получила, она вполне заслужила подобный знак признательности от банка, её бдительность была вознаграждена.
Она переговорила с братом Йоакимом о пропавших друзьях, не странно ли, что они держались друг друга, хотя один был буйный и неуравновешенный, а второй такой медлительный. Ты только посмотри: Эдеварт дал своему другу много денег взаймы, но Поулине не знала, сколько именно, а потому и не могла вычесть из денег Августа соответствующую сумму, однако внесла в счета сам факт займа. Да и старшему брату деньги были теперь не нужны, они ему и раньше не были нужны, даже карманные деньги — и то нет. Он был просто трудяга, Боже, Боже, такой большой, такой сильный!
— Да, — сказал Йоаким, — мы все были рядом с ним мелочь пузатая. В тот раз, когда наш сейф надо было доставить с берега, нас собралось семеро, да ещё привели двух лошадей, и всё равно у нас ничего не вышло. Но когда пришёл Эдеварт, мы вполне могли обойтись без лошадей! — У Йоакима сияли глаза, и он не уставал нахваливать старшего брата.
— А как славно он обращался с нами, когда мы были маленькие! Ты ещё помнишь, когда он уехал, а потом вернулся?
Йоаким хрипло закашлялся и подошёл к окну, словно увидел там что-то интересное. Поулине:
— До чего же грустно входить в пустую комнату. Там всё ещё висит его рабочая одежда. У меня не хватает духу отдать её кому-нибудь.
— Гм-гм, пусть висит, гм-гм, так что я хотел сказать?
Он ничего не сказал.
Поулине увидела, что у него дрожит спина, и спросила, желая отвлечь его:
— Ты сегодня вечером не собираешься в Новый Двор?
— Разве ему было что-нибудь нужно? — спрашивает Йоаким. — Да мне приходилось угрожать ему ножом, прежде чем он соглашался взять хоть самую малость. А ты помнишь, как один раз он в чём-то должен был уступить, ха-ха-ха, уступить... хоть и не хотел он этого, ха-ха! — нарочито смеялся Йоаким, чтобы не заплакать. — Словом, я тебе сказал, не трогай её, пусть висит...
Поулине снова быстро переменила тему:
— Ты вот говоришь: сейф. Ты только подумай: сейф в Поллене! Увидели бы это наши родители!
Йоаким заглотил наживку:
— А ты помнишь, как Август не мог его открыть?
— А Теодор-то пришёл ко мне и попросил у меня клещи.
— Ох уж этот Теодор! Он хотел кликнуть на подмогу кузнеца из Верхнего Поллена, чтобы тот взломал шкаф, — сказал Йоаким, и у него чуть-чуть отлегло от сердца. Он отошёл от окна и сел. Теперь его охватило сострадание к Августу. — Все его усилия пошли прахом, — сказал он.
— Вот никак я не пойму: за что бы он ни брался, всё терпело неудачу. Даже в пути неудача преследовала его. Он ведь вполне мог бы сейчас вернуться, а всё не возвращается.
— Но не думай, что он принимает свои неудачи так уж близко к сердцу, не тревожься за него. — И Йоаким перешёл на торжественный язык: — Август должен был снова уйти в странствие, потому что его время здесь истекло. Он следовал велению времени и жил беспокойной жизнью. Помяни моё слово: в следующий раз он объявится где-нибудь в другой точке земли и снова принесёт с собой благо и беду. Не тревожься за Августа, он всецело принадлежит нашему времени и поэтому чувствует себя везде как дома.
Возвышенные слова. Поулине, верно, не всё понимала.
— А вообще-то, — сказала она, — у нас перед домом растут его ёлочки, и тебе надо бы оградить их проволокой, чтобы нам случайно не затоптать их, когда выпадет снег.
Тяжко в ту пору пришлось полленцам, минуло ещё немало времени, прежде чем им удалось выбраться из нужды. Зима, снег, плохо с едой, жизнь замерла, Август, скиталец и бродяга, скрылся. Стало и ещё хуже — нет сельди, голод и уныние, некоторым полленцам помогала община. По мере того как зима продвигалась вперёд, всё больше и больше людей терпели нужду, особенно тяжкие дни настали для переселенцев, у них совсем не было земли, чтобы хоть что-нибудь посадить, у них только и был, что дом, в этом подобии города, но не было ничего на прожитьё, вода в вёдрах замерзала у самой печки, исхудалые дети жались по углам. Благодарение Богу за каждый день, который удалось пережить. Переселенцы бродили от одного двора к другому, кто в лохмотьях, кто чуть ли не нагишом, порой они были так голодны, что даже улыбались от слабости, словом, не люди, а призраки нищеты. А о чём же они говорили? Да вот о чём. Не заприметил ли кто-нибудь сельдь? Не попались ли на глаза почтарям птицы над морем? А зима всё шагала, вот уже настал февраль, за ним март, весенняя скудость ужасна, переселенцы влачат своё существование, изо дня в день, изо дня в день голодают, мерзнут и отходят с миром. Последним спасением для них остаётся вечный сон во имя Божье.
