Ларс Лассен шел знакомой дорогой в гору, беспомощно опустив голову, так как подъем был крут, а он не хотел останавливаться дорогой. Он, по-видимому, не обращал внимания ни на что окружающее, чувствуя себя, вероятно, хорошо и вполне уверенно, а при встрече с народом его единственным опасением, повидимому, было, что ему не поклонятся. Ведь не ему же кланяться первому: разве он не пастор? Мимо прошло много людей, и некоторые ему были незнакомы – вероятно, рабочие от Хольменгро. Он пристально смотрел на этих людей – до последнего мгновения, и иногда добивался тем поклона. Это, конечно, не имело для него значения. Но все же не он кланялся первым.
Да, в Ларсе Лассене были задатки церковного борца, и он наверное пойдет вперед. Нет ничего невозможного, что придет такой час, когда он потреплет поручика Хольмсена по плечу.
Но до того времени еще случится многое.
Телеграфист сидит перед своим аппаратом и работает. Приходит телеграмма из Берлина. Она не длинна, но так важна, что телеграфист сам хочет отнести ее. Он отбивает три точки и черту, встает, выпивает глоток из бутылки, стоящей на полке за занавеской, запирает контору в неурочное время и уходит.
Он идет к усадьбе. Он высокий, крепкий, широкоплечий парень.
Так как ему не доводилось бывать в усадьбе, то он пошел задним ходом, чтобы встретить кого-нибудь; он спросил горничную, где поручик; горничная вышла с экономкой, и только после настоятельного требования со стороны телеграфиста поручика позвали.
Он, очевидно, был сильно изумлен и спросил, чтобы кто-нибудь расписался в получении телеграммы.
– Это все можно. Да и не нужно. Я только хотел предупредить, что телеграмма очень важная.
Поручик хочет сейчас же вскрыть ее и прочесть, но телеграфист удерживает его, говоря:
– Подождите немного, не спешите: телеграмма невеселая.
При обыкновенных обстоятельствах поручик, вероятно, попросту прогнал бы этого человека, теперь он стоял растерявшись и смотрел на него. Он немного знал его по телеграфной конторе. Телеграфист был услужливый и любезный человек по фамилии Бардсен. Когда поручик, наконец, вскрыл телеграмму и прочел ее, она вначале произвела на него какое-то тупое впечатление.
«С матерью несчастье», – телеграфировал Виллац.
– Уф! – произнес поручик и прислонился к дверному косяку.– «Несчастье во время купания», – стояло дальше.– «Да разве может случиться несчастье во время купания?» В телеграмме еще было продолжение, но оно не имело значения.
– Надо ответить. Подождите немного, я пойду с вами. Он захватил по дороге фонарь, и оба пошли в телеграфную контору.
– При купание? – сказал поручик своему спутнику, сам не сознавая, что говорит.
– Жена, вероятно, оступилась.
– Это, к несчастью, бывает редко, – ответил телеграфист. У телеграфиста такой вид, будто он подозревает все случившееся, и через некоторое время он говорит:
– Может быть, тут что-нибудь да кроется.
Они приходят в контору, и поручик садится писать ответную телеграмму, задавая много вопросов Виллацу. В то время, как он занят этим, телеграфист садится к столу и продолжает работать.
– Погодите, – говорит он, – пришла новая телеграмма. И в то время, как он ее пишет, он старается подготовить поручика.
– Теперь все становится понятнее, – говорит он, – и вас извещают…
Фру Адельгейд утонула во время купания.
Через несколько дней поручик уехал на юг с почтовым пароходом; он должен был встретиться с сыном, везшим тело матери, дорогой. Тут поручик пустил в ход новый мундир, купленный им в Англии. Но он не носил его с прежней самоуверенностью.
ГЛАВА XVI
Известие о смерти фру Адельгейд произвело странное впечатление на господина Хольменгро, он точно с ума сошел.
Он начал с того, что погрузился в глубочайшую печаль; фру Адельгейд была так бесконечно добра к нему с самого первого дня; он был, пожалуй, обязан ей даже успехом всей своей деятельности в этих местах.
Но по прошествии нескольких дней с господином Хольменгро произошла перемена, – он стал веселее смотреть на жизнь. Да, зачем скрывать правду, жизнь положительно стала казаться ему светлой. Никто не мог понять этого. Его часто видели улыбающимся и объясняли себе это тем, что он выпил своего испанского вина за обедом. И кистеры торопились к пастору Лассену с новыми сведениями.
Кто был господин Хольменгро? Знамение небесное, символ? Может быть, в нем не было ничего таинственного, может быть, он был просто типом переходного времени? Он был человеком, долго жившим в глубоком уединении и безвестности в Мексике, заработал много денег и приехал на родину наслаждаться уважением соотечественников. И больше ничего. Он приехал, и слава его загремела, но гром этот некому было слушать на Серых Холмах; оттуда необходимо было выбраться. И он выбрался и появился в Сегельфоссе.
Там было достаточно образованных людей и было больше видов на успех предприятия. Оттуда можно было сиять на всю провинцию.
И что же? Он привел в исполнение все свои замыслы, он сделал даже больше, чем хотел; но он продолжал вести себя скрытно; единственное, из-за чего он поднимал шум, были его машины. Его положение было прочно. Мог ли он когдалибо сорваться? Никогда! Да иначе и быть не могло. В отношениях с семьей поручика в усадьбе он всегда был корректен, с рабочими обходился снисходительно; он был богат, и относился ко всем добродушно.
Дело свое он вел честно и никогда никого не обманывал. Он был щедр и честен до щепетильности. Если у поручика были какие-либо подозрения насчет этого чудака-иностранца, то только благодаря свойствам своей недоверчивой натуры. А случай с мельничной плотиной, которая обрушилась? Из-за нее господин Хольменгро продал свои облигации! Что он при этом оказался владельцем всей реки и всего водопада, было простой случайностью. Во всяком случае, он заплатил за все наличными деньгами. В этом не было ничего подозрительного.
В Мексике, конечно, тоже был здоровый сосновый воздух, но не в тех местах, где жил господин Хольменгро и где у него была лесопильня. Его здоровье сильно расшаталось. Он постоянно принимал пилюли, до тех самых пор, пока дело его не наладилось. Тогда он забыл и о пилюлях, и о расшатанном здоровье. И странно, тот же самый воздух, который действовал, по-видимому, так хорошо на господина Хольменгро, был совершенно не впрок другому борцу с жизнью, пастору Лассену.
Где и кто видел тактичность, подобную тактичности господина Хольменгро? Это был такт прирожденный, а не заученный. Он был тактичен всегда и со всеми. Фру Адельгейд, которая знала толк в этих делах, ни разу не выражала своего неудовольствия. А как он старался угодить ей! Не был ли он влюблен в нее? Влюблен? Да он тогда обратил бы свой взор на более молодую женщину. Но отчего же он так упал духом, когда она уехала? Да вовсе не потому, что он был влюблен в нее, а просто потому, что ему, Тобиасу из Гольмена было лестно бывать у помещиков в Сегельфоссе и считаться другом хозяйки. Господин Хольменгро выказывал расположение хозяйке Сегельфосса, как он некогда выказывал уважение секретарю датского посольства. Он был крестьянином из Вугге, и жизнь оказала ему только одну услугу, – спасла его от смерти. Все, что он знал, было то, к чему он прислушался, когда терся между образованными людьми. Он владел их языком и стал по внешности похож на них. Прекрасно сделано, господин Хольменгро! И все-таки он был, так сказать, на двести лет моложе обитателей Сегельфосса; он научился кланяться, но он кланялся, как раб.
