ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ТАНЕЦ СЕМИ ПЕПЛОСОВ
Саломея подняла руку и посмотрела на часы. Рука ее упала к ногам.
И больше ничего. Со все нарастающим волнением я перелистал книгу. Все страницы были чистыми. Я перелистал книгу снова. От белизны бумаги мне стало дурно. Тогда я смутно разглядел, как блаженный человек поднимает голову, смотрит в моем направлении и говорит: «Вы ошиблись, господин. Это — не книга. Это — клепсидра».
Вечер
Сообщение от Саломеи. «Занавес. Согласна. Но буду ждать тебя завтра, в пять, на площади Элевфериас, за занавесом. Если у тебя есть что-нибудь лучшее, не страшно. Не нужно даже сообщать. В любом случае, дома меня не будет».
Понедельник
Вчера я ожидал ее на этой площади, которая держит курс в сторону Сахары, у треугольного фронтона дома, который был когда-то моей гимназией. Никаких воспоминаний о тех годах: функционирование моей памяти прервалось.
Саломея пришла вовремя. Мне она показалась ускользающей, почти воздушной.
— Ты изменник, — сказала она.
— Одних губит измена, другие чахнут от верности, — ответил я (или изрек какую-то другую глупость в этом роде).
Я ощущал себя сосудом из необожженной глины. Небо было облачно, ветер закручивал всепроникающую пыль.
— Тем не менее, поскольку ты пришел, прошу тебя — по крайней мере, сегодня — быть щедрым.
Я промолчал. Мы прошли по унылым улицам, мимо жалких строений: такова безысходность нового в Афинах. Закрытые окна, присыпанные пылью, вызывали в памяти белые глазные яблоки слепых. Только одно из них позволило разглядеть девочку с черными волосами, очень большими глазами и чересчур размалеванную. Увидав ее, Саломея хотела было что-то сказать, но сдержалась. В Керамике
[99]
мраморы под низко нависшим небом были бледны и далеки. Только то высокое здание, которое, словно пугало, возвышается над античным некрополем, обладало еще какой-то упрямой старческой живостью. Я прошел вперед и стал рассматривать его вблизи, сделав круг, словно был один. Его веранды и балконы были из почерневшей древесины. За разбитым окном виднелись занавески, словно компрессы на теле больного. Саломея следовала за мной. Наше молчание было невыносимо.
— Когда-то девушки, должно быть, читали здесь со слезами на глазах Папарригопулоса,
[100]
— сказал я.
— Кто это? — спросила она.
«Будущее — слово, означающее отсутствие настоящего»,
[101]
— ответил я. — Так он писал.
Она засмеялась, но без радости. Уличный мальчишка бродил, расставляя смазанные клеем жерди для ловли птичек.
— Спроси его, не знает ли он, кто живет теперь в этом доме, — сказал я.
Она охотно прошла вперед и спросила.
— СлужащИе, — ответил мальчуган и ушел подальше.
— СлужащИе, — равнодушно повторила Саломея.
Затем без всякой связи и не глядя на меня она спросила:
— Ты любишь свою Грецию?
— Не знаю, любовь ли это или тяжба с моей гордыней, — ответил я.
— Гордыня — большая опасность, если…
Так и не закончив фразу, она глядела мутным взглядом.
Я сказал еще:
— А затем, в каком еще месте пребывает наше тело? Все остальные нас гонят прочь…
Глаза ее оживились, но она не ответила. Мы пошли к Тесейону.
[102]
Когда мы поднялись к перистилю, какие-то совершенно русые иностранцы бросились гурьбой к аппарату бродячего фотографа, налетев на него, словно рой мух на сладкое. Пыль щипала глаза и сушила губы. Я чувствовал, как тоска медленно и уверенно закрывает все пути.
— У меня дома мы были бы более защищены, — робко проговорила она.
Я взял машину. Дома у нее был целый лабиринт признаний. Невыносимых. Затем она сказала:
— Тела умеют лучше находить взаимопонимание.
Я не сдержался. Она была невероятно глубока, с упрямой страстью, всюду. Затем были страшные слова и все исчерпалось. Я расстался с одним из призраков со всей моей жаждой.
Вторник
Весь день было унижение. Теперь призрак воплотился. Он там.
Среда
Ее дом. Я его желал.
— А! — сказала она. — Я и не думала, что ты придешь так скоро. Позавчера я хотела дать тебе ключ от моего дома. Ты ушел такой сердитый. Возьми его. Можешь приходить, когда хочешь…
Я бросил ключ в карман.
— …Когда у тебя будет потребность в женщине, все равно в какой женщине.
— Саломея, — сказал я. — Мне нужен человек.
На лице у нее появилось жестокое выражение. Она устремила взгляд в потолок.
— Не знаю, где ты его найдешь, — проговорила она отрешенно.
— Я хочу, чтобы ты поняла.
— Не знаю, могу ли я понять. Знаю, что не хочу потерять свободу.
Словно усталая или равнодушная, она разделась и легла.
— Это все, что я могу дать тебе. Не нужно расплачиваться даже билетом на Акрополь.
Я ушел, не прикоснувшись к ней.
Четверг
Этеокл и Полиник сражались всю ночь. Силы их были совершенно равны. Кто из них был прав? Утром я поднялся совершенно разбитый, будто по мне прошел кавалерийский эскадрон.
Суббота
В четыре утра я зажег свет и увидел на мраморе, рядом со мной, ее ключ. Я поспешил к ней. В слабом свете вещи казались оцепеневшими в ее сне. Я прошел в ее комнату. Она спала спокойно, как малый ребенок. Глаза она открыла без удивления:
— А, это ты. Иди сюда, ложись. Ты, должно быть, устал.
Я почувствовал, как она постепенно просыпается. Затем устрашающая вспышка взметнулась и вернулась обратно с волнообразными движениями безумия. Так продолжалось до семи. Тогда она подняла голову.
— Пришел все-таки? Ты прогрессируешь…
— Спеша сюда, я задавался вопросом, застану ли тебя одну, — ответил я.
