Она взяла свечу со стола. Статуя исчезла во тьме. Саломея поставила свечу рядом с другой, на красной скатерти, снова уселась на диване, взяла бумаги и развернула их.
— Иди ко мне, — сказала она, принимаясь за чтение.
Лала уселась рядом, ближе к окну.
— Ближе. Будешь читать вместе со мной.
— Жарко, — нехотя сказала Лала.
— Еще согреешься!
Голос Саломеи совершенно изменился. Слушая его, Стратис различал тот хрипловатый тон, который ранил его, когда он упрямился. Читали они, не шевелясь. На последней странице раздался голос Саломеи:
— «…И она искала, как можно глубже, в сущности своей тот язык, приличествующий испорченной девочке, которой она хотела стать…»
Она бросила бумаги на пол:
— Замечательная сводня Мариго! Сделала меня такой, какой я и должна была стать.
Стратису казалось, что Саломея упрямо позорила себя. Сидя рядом с Лалой, она протянула руку и обняла ее за плечо. Пальцы ее, извиваясь, медленно поползли к колену, примерились и раздвинули желтую ткань.
— Куда ты девала персик? — сказала она. — Думаю, пришел его черед.
Лала попробовала подняться, но руки Саломеи удержали ее. Она сухо засмеялась:
— Ну, давай, поцелуй меня! Чего ты ждешь? Все притворство уже исчерпано.
Лала покорно склонилась.
— Не так… Я — испорченная девочка, а ты — ее пара… Теперь никаких тайн между нами! Долой стыд! Этого ты хотела, Лала.
В голосе ее под конец стало слышно протяженное тяжелое дыхание. Она продолжала сухо:
— Вначале нужно немного воображения. Затем, когда чувства разыграются, они сами прекрасно сделают все, что нужно.
Тишина сдавила Стратису горло. Показалось медовое бедро Лалы. Как у всадницы-амазонки. Раздались всхлипывания. Где-то совсем далеко за городом продолжали звенеть сверчки. Саломея грубо бросила Лалу на постель и поднялась.
— До чего я дошла! Ты невыносима, — сказала Саломея. — Моя судьба — иметь дело с такими вот созданиями.
Она стала у распахнутого окна и вдохнула воздух полной грудью. На лице Саломеи было выражение, появлявшееся в недобрые ее минуты. Оно было так знакомо Стратису: весь май он боролся с ним и наяву, и во сне. Саломея сделала еще один глубокий вдох, а затем обеими руками сорвала с себя платье. Было слышно, как катятся оторванные пуговицы. Саломея отбросила платье и, тяжело дыша, опустилась на окно во всей своей наготе.
— Лала! — громко позвала она. — Лала!
Появилась Лала, вытирающая глаза.
— Если ты снова будешь вести себя, как младенец, я уйду.
— Ты голая, тебя могут увидеть, — сказала Лала и взяла Саломею за плечи, пытаясь увести ее.
— Пусть меня видят. И тебя пусть видят. Так будет лучше: разве не про то написано в ваших бумагах.
В том же безумном порыве, в котором она обнажила себя, она обнажила и Лалу и отступила на два шага. Казалось, ее бил какой-то невидимый ветер.
— Пусть тебя видят так…
Грудь Лалы обладала невообразимой мощью. Ее высокие плечи прочно соединялись с руками. Линия груди сочеталась с непропорционально узкой талией и роскошно расходилась затем в бедрах. Когда она застыла, словно пораженная громом, казалось, будто рука человеческая, двигаясь всюду, создавала ее.
Где-то по соседству тишину ночи разорвали звуки граммофона. Лала спряталась. Саломея тут же взяла свечу, поставила ее на деревянный подоконник и привлекла Лалу как можно ближе к неподвижному пламени.
— Я хочу, чтобы ты привыкла, — сказала Саломея. — Хочу, чтобы ты поняла, что ты — голая. Голая, без ничего. Ты знаешь, что это значит?
— Я знаю, что мне страшно, — ответила Лала.
— Все начинается со страха, — сказала Саломея. — Смотри, как это будоражит.
Она подошла к Лале, стиснула ее руками и стала продвигаться к самым началам бедер, медленно ощупывая сочленения. Затем она засмеялась все тем же саркастическим смехом:
— Силен мой мальчик. Совсем меня с ума сведет, если только захочет.
Лала молча позволяла все.
Саломея скользнула рукой вокруг талии и захватила ее, прижавшись грудью к груди. Изгибы ее тела выгнулись и исчезли в тени. В мощных впадинах Лалы изголодавшиеся волчата показали свои зубы.
[122]
Словно дикарь, которого оставили ночью одного в большом городе,
[123]
смотрел на это Стратис.
— Ты говоришь, что эта статуя похожа на мое тело — откуда ты знаешь, какое у меня тело, Лала?
Теперь голос ее казался одурманенным.
— Так мне пригрезилось, — прошептала Лала, словно стараясь не проснуться.
Медленным движением сновидения Саломея оставила ее, взяла свечу и поставила рядом со статуей.
— Смотри на меня. Смотри на меня руками: глаза не видят.
Руки Лалы задвигались.
— Разве грудь у меня такая, как эта? Разве живот у меня такой, как этот?
— Нет, не такой… Не такой… — шептала Лала, непроизвольно прикасаясь к частям тела, которые называла Саломея.
— У тебя все так, как я видела во сне…
Саломея встрепенулась.
— Во сне? — воскликнула она.
Саломея в недоумении посмотрела на свои руки и опустила их на Гермафродита. Пальцы ее вздрагивали, и это было заметно на гипсе.
— В твоем сне! — воскликнула она снова. — А это? К чему это в твоем сне? Это отвратительное пресмыкающееся.
С проворством хорошо натренированной спартанки Саломея подняла статую и бросила ее в окно. Гипс разлетелся на куски перед Стратисом, словно груда упавших звезд.
Граммофон умолк, снова стали слышны сверчки.
— Саломея, пожалуйста, успокойся.
Саломея впилась взглядом в смотревшее на нее лицо.
— Так ты не знаешь, кого видела во сне — себя или меня?
— Не знаю.
— А мужчина, который был со мной, знал это?
— Но ведь это же был сон.
— Он знал?
Ярость ее голоса разлилась всюду по ее коже. Ответа не последовало. Она схватила мощные груди Лалы.
— А они его не чувствовали?
— Чувствовали.
— А я где была?
