Пока наконец, измаявшись, они не пришли к самому Князю Тьмы. "Государь, говорят, он ни в какую. Мы никак с ним не сладим".
"Что такое?" - заорал Князь.
"Он говорит, сделка есть сделка. Что он, дескать, заложил ее честь по чести, а теперь, дескать, пришел ее выкупать, и закон, дескать, так велит. А мы никак не можем ее найти. Все обшарили. Она была этакая, вот махонькая, и мы обошлись с ней как нельзя аккуратнее. Запечатали в несгораемый спичечный коробок, а коробок положили в особое отделение. Но когда мы его отперли, это самое отделение, ее там не оказалось. И коробок на месте, и печать цела. А внутри ничего, только в одном уголке пятнышко грязи засохло. А он пришел ее выкупать. Как же нам обречь его на вечную муку без души?"
"Проклятье! - заорал Князь. - Дайте ему одну из тех, запасных. Разве мало душ является сюда что ни день, колотят в дверь, вопят, как тысяча чертей, чтоб их впустили, и даже письма приносят от каких-то членов конгресса, о которых мы, правда, никогда и слыхом не слыхивали? Вот и дайте ему одну из них".
"Мы уж пробовали, говорят. Да он ни в какую. Говорит, не надо ему ничего, кроме законного процента, который ему причитается согласно финансовому праву и гражданским законам, что черным по белому пропечатаны. Говорит, что пришел выполнить свои обязательства, и, конечно, уверен, что уж кто-кто, а вы свои выполните".
"Тогда скажите ему, пусть идет еще куда-нибудь. Скажите, что ему адрес дали неправильный. Что здесь за ним никаких долгов не числится. Скажите ему, что его вексель утерян, а может, его и вообще не было. Скажите, у нас тут случился потоп или даже заморозки".
"Не уйдет он без своей..."
"Гоните его в шею! Вышвырните вон!"
"Как? - говорят они. - Ведь закон на его стороне".
"Ого! - говорит Князь. - Доморощенный адвокат, значит. Понятно. Ну, хорошо, говорит. Уладьте это сами. Меня-то зачем беспокоить?" И он опять уселся, поднял свой стакан и сдул с него пламя, будто их тут и не было. А они все стоят.
"Что уладить?" - говорят.
"Да подмажьте его! - заорал Князь. - Подмажьте! Вы же мне сами сказали, что он законы назубок знает, сказали или нет? Вы что ж думаете, у него есть расписка, как положено?"
"Мы уж пробовали, говорят. Да он не берет".
Тут Князь поглядел на них и давай их срамить, а на язык он был остер и возражений не терпел и так обернул дело, что они, мол, думают, что "подмазать" - значит официально вручить деньги через банк да, может, еще сходить в сенат за разрешением, а они стоят и молча все это глотают, потому что ведь он-то Князь. Только был среди них один, который там служил еще во времена Князева папаши. Он, бывало, качал Князя на коленях, когда тот был еще мальчишкой, даже сделал ему маленькие вилы и научил ими пользоваться, тренируя его на китаёзах, итальяшках и полинезийцах, пока у того руки не окрепли настолько, что его допустили над белыми людьми орудовать. Ему это не понравилось, и он поднял голову, и поглядел на Князя, и говорит:
"Ваш батюшка еще почище обмишулился, и то его никто не попрекал. Или, может, большому кораблю большое плаванье..."
"А вас, значит, меньшой попрекает, так?" - огрызнулся Князь. Но и ему вспомнились минувшие дни, когда старик ухмылялся радостно и гордо, глядя на его неуклюжие мальчишеские проделки с отходами лавы и серы и всякое такое, а вечером, бывало, не нахвалится старому Князю: так вот, мол, провел парнишка день, да этакую выдумал для несчастного итальяшки или китаёза штуку, до какой и взрослые-то еще не додумались, Тут он извинился, успокоил старика и говорит.
"Что вы ему предлагали?"
"Наслаждения".
"Ну?.."
"У него свои есть. Он говорит, что для человека, который только жует, всякая плевательница хороша".
"Что еще?"
"Суетные радости".
"Ну?.."
"Тоже свои. Притащил с собой в чемодане целую кучу - на заказ сделаны, асбестовые, с тугоплавкой застежкой".
"Так чего ж тогда он хочет? - заорал Князь. - Чего он хочет? Рая, что ли?"
Тут старик поднял на него глаза, и Князь подумал было: "Да, не простил он мне той насмешки". Но оказалось совсем другое.
"Нет, - говорит старик. - Он хочет ада".
И на миг стало тихо в великолепной, царственной зале, увешанной гордыми, изодранными в битвах дымами от костров древних мучеников, ни звука не было слышно, кроме шипенья сковородок и неумолкающих приглушенных воплей истинных христиан. Но Князь был плоть от плоти и кровь от крови своего папаши. В мгновение ока от праздного сибаритства и от всяких там смешков не осталось и следа; словно сам старый Князь собственной персоной стоял перед ними.
"Приведите его ко мне, говорит. И оставьте нас вдвоем".
И вот они привели его, и вышли, и затворили дверь. Его платье еще слегка дымилось, хотя он хорошенько отряхнулся, перед тем как войти. Он подошел к трону, жуя, с плетеным чемоданом в руках.
"Ну?" - сказал Князь.
Он повернул голову и сплюнул, и плевок сразу сгорел на полу, взвился кверху маленьким синим дымком,
"Я, говорит, насчет этой самой души".
"Да, мне доложили, - говорит Князь. - Но только у тебя нет души".
"Моя, что ли, это вина?" - говорит он.
"А моя, что ли? - говорит Князь. - Ты думаешь, я тебя создал?"
"А кто ж еще?" - говорит.
И на этом он поймал Князя, и Князь это понял. И вот Князь решил подмазать его сам. Он перечислил все искушения, наслаждения, блаженства, и речь его звучала слаще музыки, когда он их расписывал в подробностях. Но тот даже жевать не перестал - знай себе стоит и чемодан из рук не выпускает. Тогда Князь говорит: "Гляди сюда", - и указал на стену, и тут перед ним все стало проходить, он увидел все по порядку, и себя самого, как он это делает, даже такое, до чего он сам никогда бы и не додумался, и наконец все кончилось, даже самое немыслимое. А он только повернул голову и снова плюнул на пол табачную жвачку, и Князь откинулся на спинку трона, разъяренный и сбитый с толку.
"Так чего же ты хочешь? - говорит Князь. - Чего ты хочешь? Рая?"
"Об этом я как-то не думал, - говорит он. - А разве вы и там распоряжаетесь?"
"А кто же еще?" - говорит Князь. И Князь понял, что теперь он его поймал. Собственно-то, Князь с самого начала знал, что поймал его, - с той самой минуты, когда они пришли и сказали, что, мол, он явился и все законы назубок знает. Князь даже перегнулся через подлокотник и ударил в пожарный колокол, чтобы старик пришел поглядеть и послушать, как все получится, а потом снова откинулся на спинку трона и поглядел на того, что стоял внизу со своим плетеным чемоданом. И говорит:
"Ты допускаешь и даже настаиваешь, что тебя создал я. А раз так, значит, твоя душа была моей с самого начала. И значит, когда ты отдал ее в виде обеспечения под этот самый вексель, ты отдал то, что тебе не принадлежит, и тем самым принял на себя ответственность за..."
