Про барышничество мы и не думали. Но про лошадь-то, конечно, думали, потому что побаивались, как бы нам не пришлось взвалить лошадь Бисли на повозку, а Эбу впрячься рядом с мулом и в таком виде к вечеру вернуться домой. Так вот, значит, Эб выехал за ворота и пустил упряжку по дороге так бережно и осторожно, как никогда еще не обращались с лошадью и мулом на этом свете, и мы с Эбом подымались пешком на каждый пригорок, на самый маленький бугорок, и думали так добраться до самого Джефферсона. День был погожий, жаркий, середина июля. До Уайтлифской лавки оставалось около мили, а лошадь не столько шла, сколько висела на дышле, и лицо Эба все сильнее мрачнело, всякий раз как у нее заплетались ноги, и вдруг видим - лошадь вся в мыле. Она вздернула голову, будто ее кто ткнул раскаленной кочергой, и влегла в хомут, в первый раз коснулась хомута с тех пор, как мул принял на себя всю тяжесть. Эб взмахнул кнутом, и мы съехали с холма и подкатили к Уайтлифской лавке, а лошадь эта самая вращает глазами, и они у нее белые, как костяные грибки для штопки, а грива и хвост так и вьются, как огонь в траве. И провалиться мне, ежели она не была вся в мыле, как кровный рысак после хорошей пробежки, и даже ребра как будто меньше стали торчать. И тогда Эб, который сперва хотел ехать кружной дорогой, чтобы не проезжать мимо лавки, остановился и, сидя па козлах, как, бывало, сидел у себя дома на загородке, где никакой Пэт Стэмпер ему не был страшен, рассказал Хью Митчеллу и другим ребятам на галерее, что, мол, эта лошадь из Кентукки. А Хью Митчелл даже не улыбнулся. "Ну конечно, говорит. А я-то ума не приложу, что с ней сталось. Теперь понятно, отчего столько времени прошло: от Кентукки досюда - конец не близкий. Герман Шорт выменял эту лошадь у Пэта Стэмпера на мула с коляской еще пять лет назад, а Бисли Кемп прошлым летом отдал за нее Герману восемь долларов. Сколько же ты дал Бисли? Пятьдесят центов?"
В этом-то и было все дело. Не то чтобы лошадь обошлась Эбу слишком дорого, - он за нее только всего и отдал что лемех от плуга, потому как, во-первых, мельница для сорго никуда не годилась, а во-вторых, мельница-то была чужая. И не то чтобы кому-нибудь было жаль Германова мула с коляской. Все дело было в этих восьми долларах, которые Бисли выложил наличными, правда, Эб на Германа за эти восемь долларов не обижался. Герман ведь отдал своего мула и коляску. К тому же эти восемь долларов остались в наших местах, и, стало быть, не так уж и важно, у кого в кармане они застряли - у Германа или у Бисли. Важно было одно: Пэт Стэмпер, чужак, заявился к нам, напустил туману, и кровные йокнапатофские денежки пошли гулять туда-сюда. Когда человек меняет лошадь на лошадь - это одно, и черт ему судья. Но когда наличные доллары начинают кочевать из рук в руки - это совсем другое. А уж ежели является чужак и давай перекачивать деньги из кармана в карман, это как все равно грабитель вломился в твой дом и расшвырял все вещи как попало, хоть и не взял ничего. Вдвойне обидно! Так что надо было не просто всучить лошадь Бисли Кемпа обратно Пэту Стэмперу, но и как-то вырвать у Пэта восемь долларов Бисли Кемпа. Вот что я и имел в виду, когда сказал, что сама судьба велела Пэту Стэмперу сделать привал под Джефферсоном, как раз у дороги, по которой мы должны были проехать в тот день, когда отправились за сепаратором для миссис Сноупс; ну да, он расположился у самой дороги вместе со своим черномазым колдуном в тот самый день, когда Эб поехал в город с двадцатью четырьмя долларами и шестьюдесятью восемью центами в кармане, и только он один мог восстановить поруганную честь науки и искусства йокнапатофского барышничества.
Не помню уж, когда и где мы узнали, что Пэт в Джефферсоне. Может быть, в Уайтлифской лавке. А может, при таких обстоятельствах было не только естественно и справедливо, чтобы Эб встретился со Стэмпером по пути в Джефферсон - может, это было заранее предопределено судьбой. И вот, едем мы, значит, с Эбом, пособляя этим восьми долларам Бисли Кемпа одолевать подъемы, сами пешком плетемся, а лошадь Бисли налегает, что есть сил, на хомут, хотя почти всю тяжесть тащит мул, а Эб идет рядом и честит Пэта Стэмпера, и Германа Шорта, и Бисли Кемпа, и Хью Митчелла; а потом спускаемся под гору, и Эб притормаживает повозку слегой, чтобы она не пропихнула лошадь Бисли через хомут и не вывернула ее наизнанку, как носок, и Эб все честит Пэта Стэмпера, и Германа, и Бисли, и Митчелла, и так до тех пор, пока мы не добрались до моста на третьей миле, а там Эб свернул с дороги, загнал повозку в кусты, выпряг мула, подвязал вожжу так, чтобы я мог править, сидя верхом, дал мне четвертак и велел ехать в город, взять на десять центов селитры, на пять дегтю и рыболовный крючок номер десятый да поскорей вернуться назад.
До города мы, стало быть, добрались только после обеда. Мы покатили прямехонько туда, где расположился Пэт, и въехали на самую его стоянку, и лошадь Бисли теперь лихо влегала в хомут, и глаза у нее сверкали так же дико, как у Эба, а на морде выступила пена, потому что Эб втер ей селитру в десны, а под хомут аккуратно заправил два куска проволоки и еще один смолою прилепил на том месте, где загнал ей под шкуру этот крючок, так чтоб можно было хлестнуть по нему вожжой, и Пэтов черномазый кинулся ловить лошадь под уздцы, а не то она как раз вбежала бы в палатку, где спал Пэт, а потом Пэт сам вышел в этой своей светлой шляпе, надвинутой на один глаз, а глаза у него такого же цвета, как новый лемех, и почти такие же холодные, и большие пальцы рук засунул за пояс: "Ишь какую игрунью привели", - говорит.
"Что правда, то правда, - говорит Эб, - Оттого-то я и хочу от нее отделаться. Вот ежели бы вы мне помогли, дали бы мне заместо нее какую-нибудь другую, я бы тогда добрался до дому, не расшибив в лепешку и себя, и этого мальчугана". И это было верно задумано - рвануть напролом, сразу выложить, что, мол, есть дело, так Пэта скорей убедишь, чем ежели станешь ходить вокруг да около. Пэт эту лошадь целых пять лет не видел, вот Эб и порешил, что шансов узнать ее у него примерно столько же, сколько у вора узнать долларовые часы, которые случайно зацепились за пуговицу его жилетки пять лет назад. И Эб вовсе не хотел обжулить Пэта. Он хотел только вернуть те восемь долларов - цену чести и гордости йокнапатофского барышничества, не выгоды, а единственно чести ради. Так вроде бы все и вышло. Я до сих пор уверен, что Эб надул Пэта и что Пэт отказался меняться иначе, чем упряжка на упряжку, не потому, что узнал лошадь Бисли, а просто такой у него был расчет. А впрочем, не пойму, может, Эб до того старался надуть Пэта, что Пэту и не пришлось надувать Эба. И вот черномазый выводит пару мулов, а Пэт стоит, засунув большие пальцы за пояс штанов, смотрит на Эба и жует табак, медленно так, со смаком, а Эб стоит, и лицо у него отчаянное, хоть страха на нем и незаметно, он понял, что зашел дальше, чем хотел, и теперь остается либо зажмуриться и шагать вперед без оглядки, либо пойти на попятный и бросить все к черту, сесть на повозку и уехать, пока лошадь Бисли еще чувствует уколы крючка. Но тут Пэт Стэмпер показал, что он за человек. Ежели бы он стал вкручивать Эбу мозги, уговаривать его, я думаю, Эб отступился бы. Но Пэт и не подумал это сделать. Он надул Эба, точь-в-точь как один первоклассный вор надувает другого, - просто-напросто не говорит ему, в чем секрет сейфа.
"Хороший мул у меня уже есть, - говорит Эб. - Мне бы от лошади избавиться, она мне не нужна. Дайте мне мула за лошадь".
