– Проиграем? – спросил Бун. – Какого дьявола?…
– Мне заниматься скачками, или, может, ты сам займешься? – спросил Нед.
– Ладно, – сказал Бун. – Но сдохнуть мне на месте, если я… – Потом сказал: – Ты говорил, этот пащенок…
– Ну, так я тебя по-другому спрошу, – сказал Нед. – Может, хочешь заниматься этими скачками, а я чтобы тот зуб искал?
– Идут, – сказал Сэм. – У нас уже нет времени. Давай ногу. – Он подсадил меня. Так что у нас не осталось времени на Недовы наказы и вообще ни на что. Но нам ничего и не понадобилось: нашей победой в этот раз (мы не выиграли, просто получили дивиденд, который, как оказалось впоследствии, окупил все убытки) мы были обязаны не мне и не Громобою, а Неду и Маквилли; я даже толком не понял, что произошло, узнал только потом. Из-за моей мизерности (факта неоспоримого) и неопытности (факта еще более неоспоримого), не говоря уже – из-за другой лошади, которая с каждой минутой становилась все менее управляемой, было оговорено и решено, что к старту нас подведут конюхи и отпустят не раньше, чем раздастся команда «Пошел!». Что мы и сделали (вернее, с нами сделали), и Громобой вел себя как обычно, когда Нед был рядом с ним и можно было тыкаться в его сюртук или руку, и Ахерон тоже вел себя как обычно (так я решил, хотя видел его до этого всего один раз), если кто-нибудь стоял у его головы, то есть вскидывался, брыкался, старался укусить конюха, и все-таки мы постепенно подходили к старту; до начала оставались секунды; мне уже казалось – я вижу, как распорядитель-убийца набирает воздух в легкие перед тем, как гаркнуть «Пошел!» – и тут произошло нечто непонятное, а именно:
– Держись! – вдруг сказал Нед, и мои руки, плечи, шея и прочие части организма хрустнули. Не знаю, что он пустил в ход – шило, свайку или просто зажатый в кулак гвоздь, – но Громобой прыгнул, подскочил, и стартер уже не заорал «Пошел!», напротив, он заорал:
– Стой! Стой! Тпру! Тпру! – что мы – Громобой и я – покорно исполнили, после чего смогли созерцать и конюха, все еще на коленях, все еще в позе, в которую его поставил Ахерон, и Ахерона, на полной скорости скачущего по кругу, и Маквилли, который неистово осаживал Ахерона, сворачивая ему шею на сторону. Но тот закусил удила, и хотя распорядитель с несколькими болельщиками бежали ему наперерез, чтобы вернуть на старт, они с таким же успехом могли вопить на Сэмов экспресс между двумя полустанками. И все-таки Маквилли постепенно справился с ним, но теперь это был уже вопрос вкуса – скакать ли по дорожке вперед или вернуться назад, дистанция была одинаковая; Маквилли (а может быть, Ахерон) выбрал первое, а Нед тем временем торопливо шептал у моего колена:
– Все ж таки полмили мы выгадали. Но теперь придется тебе действовать в одиночку, судьи меня… – Да, судьи шли к нам. Нед продолжал: – Запомни. Этот раз можно в расчет не брать… – Да, они его дисквалифицировали. Хотя видеть ничего не видели: только то, что он отпустил Громобоя до того, как раздалась команда «Пошел!». Так что на этот раз Громобоя держал некий зритель-доброволец, а Маквилли сверлил меня взглядом, а Ахерон вскидывался и приседал, а конюх шаг за шагом вел его к старту. На этот раз пальма первенства перешла к Маквилли. Понимаешь, что я хочу сказать? Даже если Не-Доброде-тель ничего не смыслила в деревенских скачках, ей и не требовалось смыслить: довольно было, что она дала мне Сэма в качестве стартера, и продвижение по пути зла продолжалось, как некий изначально существующий, безразличный ко всему процесс, вроде осмоса или, скажем, простого наслаивания. Сам не знаю почему, я сразу отпустил поводья и (не без помощи, вернее, с энергичной помощью упомянутого добровольца, нашего с Громобоем личного стартера) застыл в таком положении и, конечно, увидел подметки ахеронова конюха, а потом и самого Ахерона, уже начавшего второй круг, меж тем как мы с Громобоем так и не сдвинулись с места. Но на этот раз Маквилли совладал с ним еще на прямой, так что аварийная команда не только добежала до Ахерона, но и схватила его и привела назад. И наш (мой и Неда) чистый выигрыш равнялся только трем четвертям мили, причем кончик последней мог быть оспорен. Но главным выигрышем был сам Маквилли, не просто разозленный, но и напуганный, снова сверливший меня взглядом, но уже не только с яростью, в то время как два конюха держали Ахерона, и он стоял уже достаточно долго, чтобы считать нас на старте, и мы с Громобоем тоже стояли, но с полевой стороны, чтобы дать им место, когда раздастся команда «Пошел!».
Вот и все. Мы стартовали, и Громобой был силен и послушен, что угодно, только не ретив, он все еще не мог сообразить, что это скачки, а Маквилли теперь придерживал Ахерона, так что первую половину дистанции вели мы, и Громобой, обнаружив, что остался в полном одиночестве, скакал все медленнее и медленнее, и Ахерон стал обгонять нас и наконец обогнал, несмотря на все усилия Маквилли, и тогда Громобой тоже наддал из чувства солидарности и второй круг уже шел во весь опор, только на голову отстав от Ахерона, и наши зрители уже начали орать, они явно не зря поставили деньги; впереди был финиш, и тут Маквилли со страшной силой хлестнул Ахерона, и этот удар словно пришелся по Громобою: еще двадцать футов – и мы обогнали бы Ахерона по одной только инерции. Но у пас этих двадцати футов не было, и Маквилли в последний раз бросил мне через плечо взгляд, не только злобный и напуганный, но и торжествующий, а я придержал Громобоя и повернул его и тут увидел выгон: не столько драку, сколько водоворот, мелькание голов, и плеч, и спин в самой гуще толпы вокруг судейской трибуны, и из этой гущи внезапно возник Бун, как молодая сосна среди мелкой поросли, рубаха на нем была разодрана пополам, и он размахивал рукой, а на ней висело не то два, не то три человека; я даже видел, как он вопит. Потом он исчез, а ко мне по дорожке бежал Нед. Потом от толпы отделились и направились к нам Бутч и еще какой-то человек.
– В чем дело? – спросил я Неда.
– Начхать, – сказал Нед. Одной рукой он взялся за повод, другой рылся в заднем кармане. – Опять этот Бутч, какая разница – почему. На вот. – Он протянул мне руку. Не торопливо, не суетливо, но быстро. – Бери. Тебя они не тронут. – Это был матерчатый кисет, в нем лежал какой-то довольно твердый комок величиной с орех пекана. – Спрячь и береги. Не вырони. И помни, кто тебе его дал: Нед Уильям Маккаслин. Не забудешь? Нед Уильям Мак-каслин Джефферсон Миссипи.
– Да, – сказал я. Я спрятал кисет в задний карман. – Но в чем?… – Он даже не дал мне кончить:
– Как сможешь, так сразу найди дядюшку Пассема и оставайся с ним. Не с Буном или с кем-нибудь из тех, что с ним. Ежели заберут Буна, заберут и тех. Иди прямиком к дядюшке Пассему и оставайся с ним. Он знает, что делать.
– Хорошо, – сказал я. Бутч и другой уже подошли к воротам круга; на Бутче рубаха тоже была разодрана. Они смотрели на нас.
– Этот? – спросил другой.
– Угу, – сказал Бутч.
– Давай-ка лошадь сюда, парень, – сказал другой. – Она мне нужна.
– Сиди смирно, – сказал мне Нед. Он подвел к ним Громобоя.
– Слезай, сынок,– добродушно сказал мне спутник Бутча. – Ты мне не нужен. – Я спешился. – Давай мне поводья, – сказал он Неду. Нед передал. – Я тебя забираю – снова сказал он Неду. – Ты арестован.
