– Выметайтесь вон, сейчас же, все до единого!
Черноусый с мачете кинулся на Чарли. Лиз толкнула его в бок, и, прежде чем Чарли сообразил, в чем дело, она уже тащила его мимо уборных по зловонному коридору к задней двери, выходившей в переулок.
– Охота была ввязываться в драку, да еще из-за такой девки, как я, – шепнула она ему на ухо.
Очутившись на улице, Чарли хотел вернуться за шляпой и пиджаком. Лиз не пустила его.
– Утром я тебе все достану, – сказала она. Они вместе пошли по улице.
– Ты славная девушка, честное слово, ты мне нравишься, – сказал Чарли.
– Наберешь десять долларов, оставайся на всю ночь.
– Нет, крошка, не по карману.
– Ну что ж, тогда придется тебя выпроводить и еще малость подработать… Только одному это ничего не стоит, но это не ты.
Им было хорошо вместе. Сидя на краю постели, они долго болтали. Она разрумянилась и в своей розовой сорочке казалась хорошенькой и хрупкой. Она достала фотографию своего милого, который служил вторым механиком на нефтеналивном судне.
– Красивый? Правда? Я не гуляю, когда он в городе. Он такой сильный… он может расколоть бицепсом орех.
Она нащупала на его руке бицепс, которым ее милый мог колоть орехи.
– А ты сама откуда? – спросил Чарли.
– А тебе зачем?
– Ты с Севера, это сразу слышно по говору.
– Нуда. Я из Айовы, но я туда никогда не вернусь… Паршивая там жизнь, дружок, а потом, сам видишь… теперь я гулящая. Дома считала себя порядочной, а потом в одно прекрасное утро проснулась просто гулящей девкой.
– А в Нью-Йорке была? Она покачала головой.
– Как посмотришь, не такая уж плохая наша жизнь, если не пить и не попасть в лапы к сводням, – задумчиво сказала она.
– После карнавала я сейчас же уеду в Нью-Йорк. Здесь, видно, мне не найти работы.
– Да что толку в карнавале, если карман пустой.
– Ну, я приехал сюда посмотреть карнавал, так надо уж досидеть до него.
Уже светало, когда Чарли ушел от нее. Она пошла проводить его. Он поцеловал ее и сказал, что даст ей десять долларов, если она выручит шляпу и пиджак, и она сказала, чтобы он зашел к ней вечером часам к шести, но ни в коем случае не показывался в «Триполи», потому что тот черноусый – известный мерзавец и будет подстерегать его.
Улицы, застроенные старыми оштукатуренными домами с кружевными чугунными балконами, были до краев налиты голубоватым туманом. Кое-где во дворах уже копошились мулатки в красных бандана. На рынке старые негры раскладывали полоткам фрукты и ранние овощи. Когда он подошел к дому, на балконе своей комнаты он увидел хозяйку с бананом в руке. Она слабым пискливым голосом кричала: «Ven Polly… Ven Polly…»
[202]
Попугай сидел на краю черепичной кровли и, поглядывая на нее блестящим глазом, тихонько клохтал, как курица.
– Моя тут вся ночь, – сказала хозяйка с жалобной улыбкой. – Полли no quiere
[203]
идти.
Чарли по ставне забрался наверх и попробовал схватить попугая, но тот боком поскакал по краю крыши, а на голову Чарли упал кусок черепицы.
– No quiere идти, – печально сказала хозяйка. Чарли усмехнулся, прошел к себе в комнату, повалился на кровать и уснул.
Когда наступил карнавал, Чарли до изнеможения расхаживал по городу. Всюду были толпы народу, яркие огни, балаганы, шествия, оркестры и бездна девушек в маскарадных костюмах. Он заговаривал со многими, но, узнав, что у него нет денег, они сейчас же бросали его. Свои последние доллары он тратил как можно осмотрительнее. Когда его начинал мучить голод, он шел в бар, выпивал стакан пива и съедал как можно больше даровых закусок.
На другой день после карнавала толпы начали редеть, и у Чарли не оставалось ни гроша на пиво. Он бродил голодный и несчастный; его тошнило от запаха патоки, стоявшего в густом влажном воздухе, и от запаха абсента з баров французского квартала. Он не знал, что с собой делать. Ему вовсе не улыбалось опять бродяжничать пешком или клянчить местечко у шофера. Он пошел на телеграф и попытался в долг телеграфировать Джиму, но телеграфист отказался принять телеграмму, требуя деньги вперед.
Хозяйка выставила его, как только узнала, что он не может заплатить за неделю вперед, и он очутился на Эспланаде с гармоникой в одной руке и маленьким свертком платья в другой. Он прошел вдоль всей набережной, устроился в траве на самом припеке и задумался. Оставалось либо броситься в реку, либо поступить в армию. Потом он вспомнил о гармонике. Она стоит уйму денег. Он спрятал свой сверток под какие-то доски и пошел по всем закладчикам, но никто не давал за нее больше пятнадцати долларов. Пока он обегал всех закладчиков и все музыкальные лавки, уже совсем стемнело, магазины закрылись. Он едва брел по тротуару, и его тошнило, и голова кружилась от голода. На углу Кэнел-стрит и Рампар он остановился. Из какого-то салуна доносилось пение. Ему пришло в голову войти и сыграть им на гармонике Funiculi Funicula. А вдруг его угостят ужином или стаканом пива.
Только что он заиграл, а буфетчик собрался прыгнуть через стойку, чтобы выпроводить из бара бродягу, как какой-то верзила, развалившийся за одним из столиков, кивком подозвал его к себе.
– Иди-ка, брат, сюда и садись. – Это был здоровенный малый с длинным проломленным носом и торчащими скулами. – Садись-ка, брат. – Буфетчик вернулся к себе за стойку. – Ты, брат, играешь на гармонике, как заяц на фортепьяно. Уж на что я деревенщина из Окичоби-Сити, а и то сыграю получше.
Чарли засмеялся:
– Верно, я плохо играю. Ну что же?
Флоридец вытащил большой пук ассигнаций.
– Знаешь, брат, что мы сделаем… Продай-ка ты мне эту штуковину… Пусть я дикарь неотесанный, но, клянусь Богом…
– Полно, Док… на что тебе это барахло? – Друзья пытались убедить его спрятать кредитки в карман.
Док широким жестом смахнул со стола три стакана, и они вдребезги разлетелись об пол.
– Ну, залопотали индюки. Не ваше дело… Так сколько, брат, возьмешь за гармошку? – Буфетчик снова вышел из-за стойки и угрожающе приближался к столу. – Ничего, Бен, – заявил Док. – Запиши там, что следует… и выставь-ка всем еще пшеничной… Ну как, брат, сколько возьмешь?
– Пятьдесят долларов, – не задумываясь, сказал Чарли.
Док протянул ему пять кредиток. Чарли опрокинул рюмку, поставил гармонику на стол и поскорее смылся. Он боялся, что, задержись он в баре, флоридец протрезвится и потребует деньги обратно, и к тому же он был очень голоден.
На другой день он взял билет на пароход «Момус», отходивший в Нью-Йорк. Река за дамбами текла выше улиц. Забавно было с кормы парохода смотреть, как под ногами проплывают крыши и улицы и трамваи Нью-Орлеана. Чарли облегченно вздохнул, когда пароход отвалил от пристани. Он отыскал негра-стюарда, и тот устроил ему койку. Положив под подушку свой сверток, Чарли перегнулся через край посмотреть, кто занимает нижнюю койку. Внизу лежал Док в светло-сером костюме и соломенной шляпе и крепко спал, во рту у него торчал окурок сигары, гармоника лежала рядом.
