Был по-весеннему свежий день. По серебристо-голубоватому небу серыми кляксами ползли нависавшие облака. Пегая упрямо придерживалась шага, хотя Фейни то и дело хлестал вожжами по запавшему крупу и щелкал языком, покуда во рту не пересыхало. При первом ударе пегая пускалась вскачь, но сейчас же переходила в неровную рысцу, а минуту спустя – в шаг.
Фейни чертыхался и понукал, но никак не мог заставить пегую удержаться хотя бы на мелкой рысце. Тем временем док Бингэм сидел рядом с ним, сдвинув широкополую шляпу на затылок, покуривая сигару и разглагольствуя о католической и протестантской религиях.
– Надо тебе сказать, Фениан, что отношением к ним просвещенного человека всегда будет – «Проклятие на оба ваших дома»… Сам я пантеист… Но даже пантеисту… есть-пить нужно, отсюда – Мария Монк.
Лицо им обожгли первые капли дождя, льдистого и колкого, словно град.
– По такой езде я схвачу воспаление легких, и это будет твоя вина, ты ведь говорил, что справишься с лошадью… Вот что, сворачивай вон на ту ферму слева. Может быть, они позволят нам поставить фургон и лошадь в сарай или в амбар.
Свернув проселком к серой ферме и огромному серому амбару, стоявшим подле сосновой рощи немного в стороне от дороги, пегая тотчас перешла на шаг и стала тянуться к пучкам свежей травы, пробивавшейся по обочинам канавы. Фейни хлестнул ее вожжами, пихнул в круп ногой – она не шевельнулась.
– О, чтоб ее, давай сюда вожжи.
Док Бингэм с размаху стегнул ее по ушам, но в ответ она только повернула голову и поглядела на обоих, показывая зеленоватую пену непрожеванной травы на длинных желтых зубах. Фейни почудилось, что она над ними надевается. Припустил дождь. Они подняли воротники. Скоро ледяные струйки побежали Фейни за шиворот.
– Слезай и веди, чтоб ее, эту проклятую образину… Веди под уздцы, если не умеешь править, – захлебывался слюною док бингэм.
Фейни соскочил с козел и довел лошадь до задних ворот фермы; вода протекала ему в рукав от кулака, зажавшего уздечку.
– Добрый вечер, мэм.
Док Бингэм уже вылез из фургона и кланялся выглянувшей из дому маленькой старушке. Он стоял возле нее на крылечке, укрываясь от дождя под навесом.
– Вы, надеюсь, ничего не имеете против, если я на время дождя помещу свой фургон у вас в сарае. У меня там ценный и легко подверженный порче товар и, на беду, нет брезента…
Старуха утвердительно кивнула головой.
– Это, надо сказать, очень мило с вашей стороны… Ну, Фениан, поставь лошадь в сарай и приходи сюда, да захвати с собой маленький сверток из-под сиденья… Я только что говорил моему юному другу, что я уверен – в этом доме живут добрые самаритяне, которые впустят двух усталых путников.
– Входите, мистер… Вы, должно быть, не прочь погреться у печки и обсохнуть… Входите, мистер… э-э-э?
– Док Бингэм… досточтимый доктор Бингэм, – услышал Фейни голос входившего в дом Бингэма.
Сам он промок до нитки и весь дрожал, когда вошел наконец в кухню со свертком книг под мышкой. Док Бингэм сидел, развалясь всей своей тушей, в качалке против плиты. Возле него на чисто выструганном еловом столе лежал кусок пирога и стояла чашка кофе. В кухне тепло и уютно пахло яблоками, жареной грудинкой и лампой. Старуха, облокотясь на кухонный стол, внимательно слушала дока Бингэма. Другая женщина, высокая и тощая, стояла поодаль, уперев в бока красные узловатые руки; ее жидкие рыжеватые волосы были закручены узлом на макушке. Черная с белым кошка, изогнув спину и задрав хвост, терлась в ногах у дока Бингэма.
– Вот Фениан, как раз вовремя, – произнес тот, мурлыкая не хуже кота. – Я только что говорил… рассказывал милым хозяйкам о содержании нашей интереснейшей и поучительнейшей библиотеки, о благочестивых и вдохновенных шедеврах мировой литературы. Они были так милы но отношению к нам в постигшем нас злоключении, что дело простой справедливости ознакомить их с некоторыми из наших книг.
Высокая женщина мяла в руках передник.
– Страсть люблю книжки читать, – застенчиво проговорила она, – но только нам не до книжек, разве что зимою.
Милостиво улыбаясь, док Бингэм развязал веревку и развернул пакет у себя на коленях. Одна из книжек выскользнула на пол. Фейни узнал «Королеву белых рабынь». Кислая гримаса мелькнула по лицу дока Бингэма. Он проворно наступил ногой на упавшую книжку.
– Ведь это же «Евангельские беседы», мой милый, – сказал он, – а я говорил тебе о «Кратких проповедях на все случаи жизни» доктора Спайкнарда.
Он протянул полуразвернутый пакет Фейни, который поспешно схватил его. Потом док Бингэм нагнулся, медленным плавным движением вытащил книгу из-под подошвы и сунул ее себе в карман.
– Придется мне самому сходить, – еще слаще промурлыкал он.
Как только кухонная дверь захлопнулась за ними, он яростно прорычал прямо в ухо Фейни:
– Под сиденьем, ясно тебе было сказано, крыса ты мокрая. Попробуй сыграй со мной еще раз такую штуку. Я тебе все кости переломаю.
И коленкой он так наподдал Фейни по седалищной части, что зубы у того щелкнули, и он пулей вылетел на дождь.
– Я, честное слово, не нарочно, – заныл Фейни, идя к сараю.
Но док Бингэм уже вернулся на кухню, и голос его уютно журчал, пробиваясь в дождливые сумерки вместе с первым лучом зажженной лампы.
На этот раз Фейни позаботился распаковать сверток прежде, чем нести его в дом. Док Бингэм принял книги, даже не взглянув на Фейни, и тот укрылся за выступ печной трубы. Он стоял там, окутанный парами своего сохнущего платья, и слушал раскатистый голос дока Бингэма. Он был голоден, но никому и в голову не пришло предложить ему кусок пирога.
– О, дорогие друзья мои, как передать мне вам, с какой благодарностью Всевышнему находит наконец внимающих ему слушателей одинокий проповедник Евангелия в странствиях своих среди плевел и зол мира сего. Я уверен, что эти маленькие книжки утешат, заинтересуют и вдохновят всякого, кто возьмет на себя труд прочитать их. Я настолько уверен в этом, что всегда вожу с собой несколько лишних экземпляров, которые и распределяю за умеренное вознаграждение. У меня сердце кровью обливается, что я еще не в состоянии раздавать их даром.
– А почем они? – спросила старуха, и лицо ее внезапно заострилось.
Руки костлявой женщины беспомощно повисли, и она покачала головой.
– Ты не помнишь, Фениан, – спросил док Бингэм, беспечно откидываясь в своей качалке, – не помнишь ли ты, какова была себестоимость этих книжек?
Фейни был обижен. Он не отвечал.
– Поди сюда, Фениан, – медовым голосом позвал его док Бингэм. – Позволь напомнить тебе слова бессмертного певца:
Смиренье – лестница младого честолюбья,
Пока по ней карабкается вверх,
Свое лицо к ней отрок обращает;
Но лишь сошел с последней он ступени,
