Тяжелая рука опустилась ему на плечо. Рядом с ним: стоял док Бингэм.
– Фениан, мой юный друг, мы на тучном пастбище, – сказал он. – Она совершенно одна: муж с работником отправился на два дня в город. И ровно никого в доме, кроме двух ее ребятишек, – милые крошки. Я, может быть, разыграю здесь Ромео. Ты еще никогда не видал меня любовником. Это моя коронная роль. Ах, когда-нибудь я расскажу тебе о своей мятежной юности. Но пойдем, я познакомлю тебя с прелестной обольстительницей. Когда они входили в кухонную дверь, их скромно приветствовала пухлая женщина в светло-лиловом чепчике и с ямочками на щеках.
– Это мой юный помощник, мэм, – с широким жестом сказал док Бингэм, – Фениан, это миссис Ковач.
– Вы, должно быть, голодны, а мы как раз собираемся ужинать, – сказала та.
Солнце последним краешком осветило кухонную плиту, сплошь уставленную кастрюлями и сковородами. Душистый пар легкими струйками подымался из-под круг-чих, до блеска начищенных крышек. Говоря, миссис Ковач нагнулась над плитой так, что горою поднялся ее обтянутый синей юбкой зад и торчком встал бант накрахмаленных завязок передника; открыла духовку, вытащила оттуда огромную сковороду сдобных булочек и переложила их на блюдо, уже стоявшее посреди накрытого перед окном обеденного стола. Теплый запах печеного теста наполнил кухню. У Фейни слюнки потекли. Док Бингэм потирал руки и вращал глазами. Все расселись, и два голубоглазых грязнолицых малыша принялись молча уписывать за обе щеки, а миссис Ковач щедро накладывала всем на тарелки тушеных помидоров, картофельного пюре, тушеного мяса и горошка со свининой. Она налила им по кружке кофе и села сама, глядя ни дока Бингэма влажными глазами.
– Люблю смотреть, как едят мужчины.
Лицо ее до того побагровело, что Фейни, случайно глянув на нее, тотчас же отводил глаза. После ужина она с почтительным испугом принялась слушать дока Бингэма, а тот все говорил и говорил, время от времени приостанавливаясь и откидываясь на спинку стула только для того, чтобы пустить кольцо дыма под лампу.
– Хотя, можно сказать, я и не лютеранин, мэм, но я тогда восхищался, более того, почитал великую личность Мартина Лютера как одного из просветителей человечества. Не будь его, мы до сего дня пресмыкались бы под ужасным игом римского папы.
– Господи! Но ведь они никогда не доберутся до нас? Я от одной мысли об этом готова упасть в обморок.
– Никогда, пока есть хоть капля горячей крови в жилах свободно рожденных протестантов… но, чтобы бороться с тьмой, надо нести во тьму свет. А свет – это воспитание, чтение книг и учение.
– Как жаль, а у меня почти от каждой книги голова болит. Да, правду сказать, и времени нет читать их. Муж – тот читает книги по хозяйству. Он и меня было как-то заставил читать о разведении кур, но я там ровно ничего не поняла. Семья мужа недавно со старой родины… Там, должно быть, совсем по-другому живут.
– А ведь нелегко, я полагаю, быть женой иностранца?
– Иногда мне кажется, что я не выдержу, но если б вы знали, какой он был красивый, когда я за него вышла… а я никогда не могла устоять против красивого мужчины.
Док Бингэм перегнулся через стол. Глаза его вращались, словно собираясь выскочить из орбит.
– А я никогда не мог устоять перед красивой женщиной.
Миссис Ковач глубоко вздохнула.
Фейни встал и вышел. Он собирался было ввернуть: словечко о своем жалованье, но к чему? Все равно без толку. На воздухе было холодно, над крышами служб и амбаров ярко светили звезды. Из курятника изредка доносился шорох крыльев и сонное клохтанье курицы, потерявшей равновесие на насесте. Фейни ходил взад и вперед по двору, проклиная дока Бингэма и отшвыривая носком попадавшиеся под ногу щепки и комки сухого навоза.
Немного погодя он заглянул в освещенное окно кухни. Док Бингэм сидел, обняв миссис Ковач за талию, и декламировал, делая широкие жесты свободной рукой:
…Рассказам этим
С участием внимала Дездемона,
И каждый раз, как только отзывали
Ее от нас домашние дела,
Она скорей старалась их окончить
И снова шла и жадно в речь мою
Впивалася…
Фейни погрозил в окно кулаком.
– А! Чтоб вас… Подавай мои деньги, – громко сказал он. Потом он пошел пройтись по дороге.
Вернулся он сонный и озябший. На кухне было пусто, и фитиль лампы был прикручен. Он не знал, где ему устраиваться на ночлег, и решил покуда погреться в кресле у печки. Голова его стала клониться, и он уснул.
Его разбудил оглушительный топот наверху и пронзительные женские вопли. Первой его мыслью было, что док Бингэм ограбил и убивает хозяйку. Но тотчас же он услышал чужой голос, изрыгавший проклятия на ломаном английском языке.
Не успел он вскочить с кресла, как док Бингэм в одном фланелевом белье стрелой пронесся мимо. В правой руке он зажал ботинки, в левой – верхнее платье. Брюки развевались за ним на Подтяжках, словно хвост бумажного змея.
– Эй, куда вы? – крикнул ему вслед Фейни, но не получил ответа. Вместо того он очутился лицом к лицу с высоким загорелым бородачом, который преспокойно закладывал патроны в охотничью двустволку.
– Я ж те подстрелю, сукина сына…
– Что вы, да разве можно… – начал было Фейни.
Приклад двустволки больно ударил его в грудь, и он снова грохнулся в кресло. Бородач одним широким упругим прыжком очутился за дверью, и сейчас же грянули два выстрела, гулко отдавшиеся от дворовых построек. Потом снова раздались женские вопли вперемежку с истерическим хохотом и рыданиями.
Фейни сидел в кресле у печки словно приклеенный. Вдруг он заметил на полу монету в пятьдесят центов, должно быть выскользнувшую на лету из брюк дока Бингэма. Он сгреб ее и только успел сунуть в карман, как бородач с двустволкой вернулся на кухню.
– Нет больше патронов, – хрипло сказал он. Потом уселся на кухонный стол среди неубранных тарелок и стаканов и заплакал, как ребенок, и слезы, просачиваясь сквозь узловатые пальцы, струились по заскорузлым ручищам и черной бороде.
Фейни прокрался к двери и проскользнул к сараю.
– Док Бингэм, док Бингэм, – тихо позвал он.
Меж оглобель грудой лежала упряжь, но нигде не, видно было и следа дока Бингэма и пегой лошади. Испуганное клохтанье потревоженных в курятнике наседок смешивалось с женскими воплями, все еще доносившимися из дома.
– Что же мне, черт возьми, делать? – спрашивал себя Фейни, как вдруг заметил высокий силуэт в освещенной кухонной двери и направленное на сарай дуло ружья. И одновременно со вспышкой выстрела он нырнул в сарай и выбрался через заднюю дверь.
Крупная дробь взвизгнула у него над головой.
– Дьявол! Нашел-таки патроны.
Фейни припустил через овес, как только несли дрожащие ноги. Наконец, запыхавшись до полусмерти, он перебрался через какую-то изгородь, в кровь изодрав себе терном лицо, и плашмя растянулся передохнуть в сухой канаве. Никто его не преследовал.
