– Очень рад с вами познакомиться, сэр, я ваш постоянный читатель, сэр.
Все время кланяясь и что-то бормоча, Джимми провел их к столику рядом с танцевальным кругом. В этом маленьком кабачке было очень жарко от яркого света «юпитеров» и душно от плотного сигаретного дыма и скопища танцующих пар. Они заказали себе виски и гренки с сыром. Посидев немного, она, схватив Чарли за руку, заставила его подняться. Они стали танцевать. Девушка все время терлась о него всем своим телом, прижимаясь все сильнее, и он чувствовал ее маленькие, круглые груди через ее тонкую блузку с вышивкой болгарским крестиком.
– Боже мой… мой мальчик умеет танцевать, надо же! – шептала она. – Давай-ка забудем сейчас обо всем, кто мы такие и какой сегодня день недели…
– Лично я… забыл обо всем два часа назад, – сказал Чарли, сильнее прижав ее к себе.
– Ты простой фермер, а я босоногая деревенская девушка – вот и все!
– В твоих словах куда больше истины, чем поэзии, – процедил сквозь зубы Чарли.
– Поэзия… Я люблю поэзию, а ты?
Они танцевали до закрытия заведения. Потом, пошатываясь, шли по темным улицам, спотыкаясь о кучи мусора. Перепуганные кошки, выскакивая из-под их ног, разбегались в стороны. Они огорошили полицейского, поговорив с ним о свободной любви. На каждом углу останавливались и целовались. Перед дверью, роясь в своей сумочке, чтобы выудить из нее ключ, она задумчиво сказала:
– Люди, умеющие на самом деле делать дело, самые замечательные любовники, не правда ли?
Чарли проснулся первым. За окном без шторы уже вовсю сияло солнце. Девушка его спала с открытым ртом, уткнувшись правой щекой в подушку. Сейчас, при ярком свете, она выглядела гораздо старше, чем накануне. Бледная, с зеленоватым оттенком кожа, слипшиеся волосы.
Чарли не спеша тихо оделся. На большом столе, покрытом слоем пыли в несколько дюймов, заваленном смешными рисунками, он нашел уголек. На тыльной стороне желтого плотного листа бумаги с какой-то наполовину неоконченной поэмой написал: «Потрясающе провел с тобой время. До свиданья. Желаю удачи. Чарли». Ботинки он надел только внизу, спустившись по скрипучей лестнице.
Ему было очень хорошо на улице в это холодное, ветреное весеннее утро, просто чудесно. Он то и дело похохатывал. Громадный старый город. Зайдя в закусочную на углу Восьмой улицы, заказал себе на завтрак яичницу с беконом, горячие пирожки и кофе. Он никак не мог унять смех – все время хихикал за едой. Покончив с ранним завтраком, пошел в верхнюю часть города, по направлению к Сорок второй улице. Серые, мрачные крыши, витрины из зеркального стекла, тусклые электрические лампочки рекламы, пожарные лестницы, резервуары с водой – все казалось ему таким чудесным, просто восхитительным при ярком солнечном свете, несмотря даже на резкие порывы ветра.
На Большом Центральном вокзале на часах было одиннадцать тридцать. Носильщики выкрикивали номера отправляющихся на Запад поездов. Взяв в камере хранения свой чемодан, он сел в такси и поехал в Чаттертон-хаус. По этому адресу ему рекомендовал остановиться Джо Эскью. Он разорился на такси, так как ручка тяжелого чемодана, до отказа набитого «синьками» и книжками по черчению, больно врезалась в ладонь.
Дежурный клерк за столом попросил его предъявить какой-нибудь документ. Он протянул ему карточку резервиста. В этом доме был лифт, ванные и душевые комнаты в конце каждого тускло освещенного коридора, а на дверях маленькой каморки, куда его привели, он увидал длинный перечень правил поведения. Не раздеваясь он бросился на голый матрац. Слипались глаза, ему хотелось спать. Но он продолжал глупейшим образом хихикать, глядя в потолок. Громадный, старый город…
Так получилось, что ему пришлось прожить в этой каморке с зелеными обоями, с охромевшей, купленной по случаю мебелью гораздо дольше, чем он предполагал. Первые несколько дней он обходил все перечисленные в телефонном справочнике авиационные концерны в поисках хотя бы временной работы. Он случайно встретился с несколькими авиаторами, с которыми был знаком по службе за океаном, но они ничего ему не обещали, предлагали зайти через несколько месяцев. Все говорили, что перспективы дохлые. Политики держали коммерческую авиацию в ежовых рукавицах, и тут уж ничего не поделаешь – такова жизнь. Слишком много развелось летчиков, ищущих себе работу, черт бы их всех побрал!
Однажды, в конце первой недели, вернувшись после посещения моторостроительного завода в Лонг-Айленд-Сити, где ему пообещали работу чертежника в конце лета, если их человек в Вашингтоне пробьет для них контракт, он увидел письмо. Оно было не от Джо, а от его жены миссис Эскью. Она сообщала ему, что Джо серьезно заболел – двустороннее воспаление легких, – поэтому вернется, скорее всего, не раньше чем через два месяца. Это Джо попросил ее написать ему, и хотя она понимала, что сейчас ему не время волноваться по поводу своих дел, все же уступила, только чтобы он успокоился.
Джо настойчиво просил Чарли ни с кем не делиться их планами, покуда они не получат свой патент, пусть лучше найдет себе работу, чтобы перебиться кое-как до того времени, когда они смогут взять быка за рога.
Легко сказать – перебиться, черт возьми! Чарли, сидя на провалившейся сетке кровати, горестно подсчитывал свои ресурсы. Четыре десятки, два доллара, еще один, и пятьдесят три цента мелочью. За его хибару нужно платить по восемь долларов в неделю. Учитывая такие расходы, его перспективы на лето, нужно сказать, никак не назовешь радужными.
Наконец, в один из дней ему удалось поймать по телефону Дорис, и она пригласила его к себе. Он, как они и условились, пришел к ней на следующий день, в полдень. Ее квартира была точно такой же, как и у Бентонов, где они побывали с Олли Тейлором, только у нее была горничная, а не дворецкий. У Дорис собралась только женская компания, и он чувствовал себя с дамами неуютно. Но ее мать, шикарно разодетая женщина с изможденным лицом, бросала на него такие пронзительные взгляды, что, казалось, они прокалывают его насквозь, до самого бумажника, лежащего в заднем кармане брюк.
Они пили чай с пирожными, и Чарли никак не мог решить – закурить или нет. Они сообщили ему, что Олли Тейлор снова уехал за границу, на юг Франции, и так как этот его приятель был единственной общий для них всех темой, то разговор очень скоро истощился.
К тому же он не привык разговаривать с богатыми женщинами в цивильном платье – когда они были в военной форме, это удавалось ему гораздо лучше. Но все равно Дорис постоянно мило улыбалась ему, доверительно разговаривала с ним, говоря о том, как ей опостылел этот вихрь светской жизни и все такое прочее, намекала, что она хочет покинуть свет и найти себе работу. Это не так просто, насколько он себе это представляет, подумал про себя Чарли. Еще она ему жаловалась на то, что никогда не встречала интересных мужчин. Чарли да Олли Тейлор, этот старый милашка Олли, – двое ее знакомых, с которыми ей приятно разговаривать.
– Думаю, что война там, за океаном, во многом вас изменила, – сделала она вывод, глядя на него в упор. – Если смотреть на все вокруг под таким углом зрения, – продолжала она, – то уже никак нельзя серьезно воспринимать этих несчастных завсегдатаев дансингов, с которыми мне приходится встречаться. Они, по-моему, не люди, а манекены, на которых болтаются костюмы.
