Разве можно чего-то ожидать? Нужно начинать немедленно. Больше нельзя валяться на полке. Она встала, пошла в комнату для переодевания и там, чувствуя звон в ушах, пыталась почитать «Мечту американской жизни». Прочитав несколько страниц, она ничего не поняла. Мысли одна за другой стремительно проносились у нее в голове, как лохматые облака над высокой горной грядой, сквозь ущелья там, дома. Она дрожала от холода. Нет, здесь долго не высидеть. Она вернулась в купе, легла.
Сев в такси в Чикаго, она вдруг, сама не понимая почему, назвала водителю адрес: Халл-хаус. Нужно, обязательно нужно все рассказать о своих мыслях, о своих чувствах мисс Эддемс…
Таксист причалил к тротуару посередине знакомой грязной Саут-Хэлстед-стрит. Но, увидав двух девушек, стоявших на крыльце дома, которые о чем-то разговаривали, она вдруг разнервничалась и велела водителю ехать обратно на вокзал.
Эта зима в Вассаре была просто отвратительной. Ада увлекалась музыкой, училась играть на скрипке и не думала ни о чем больше – только о том, как она будет давать сольные концерты в Нью-Йорке. Она сообщила подруге, что влюблена в доктора Мака из Бостонского симфонического и больше не намерена трепаться о войне, пацифизме, социальной работе и обо всем таком прочем. Внешний, окружающий ее мир – кампания по борьбе с подводными лодками, война, предстоящие президентские выборы, – все это так волновало Мэри, что она просто не могла как следует сосредоточиться на курсах или на нечленораздельном бормотании Ады о музыкальных знаменитостях. Она ходила на все лекции, посвященные таким животрепещущим темам, как текущие политические события и социальные условия современной жизни в Америке.
В эту зиму ее очень взволновала лекция Д.-Г. Берроу «Обещание мира». Берроу, высокий, худощавый мужчина с густыми седыми волосами, с красной физиономией, с большим кадыком и блестящими, немного навыкате, глазами, чуть заикался и всегда говорил в какой-то особо доверительной манере. Когда Мэри узнала, что он в прошлом работяга, он стал ей нравиться еще больше. У него красные, натруженные руки с длинными пальцами, и он всегда ходил взад-вперед по комнате нервной пружинистой походкой, постоянно то снимая, то водружая снова на нос свои очки в черепаховой оправе. После этой лекции он пришел домой к мистеру Хардуику, и миссис Хардуик угощала всех собравшихся лимонадом и какао с сэндвичами, а девушки задавали Берроу вопросы. В домашней обстановке он казался гораздо застенчивее, чем на кафедре, но все равно так хорошо говорил о вере рабочего класса в мистера Вильсона, о том, что этот класс непременно энергичнее потребует воцарения мира, и о том, что мексиканская революция (а он только что побывал в Мексике и у него была там масса приключений) только начинается.
Рабочий класс твердо станет на ноги во время мира и начнет расчищать всю эту грязную зловонную кучу хлама, накопленную старым порядком, но будет это делать не насильственными, а мирными методами – методами Вильсона.
Ночью Мэри, лежа в постели, все еще слышала его порой нервно подрагивающий мягкий голос, и она, эта дрожь, казалась ей такой дразнящей, такой волнующе-призывной. Она, эта дрожь, просто сводила ее с ума, подталкивала поскорее покончить с этой удушающей студенческой жизнью, чтобы с полным правом войти в громадный, безграничный окружающий мир. Никогда еще прежде в ее жизни так медленно не тянулось время, как в эту зиму.
Одним слякотным днем, когда неожиданно наступила февральская оттепель, она, придя домой в перерыве между лекциями, чтобы сменить промокшие ботики, увидела под дверью желтый листок телеграммы: «ПРИЕЗЖАЙ НЕНАДОЛГО ДОМОЙ МАТЬ ЧУВСТВУЕТ СЕБЯ ПЛОХО». И подпись – «ПАПА».
Она ужасно переживала, но теперь у нее появился предлог, чтобы уехать, пусть хоть на время, из опостылевшего ей колледжа. С собой она захватила кучу книг, но в вагоне так и не смогла читать. Она сидела в душном, обитом зеленым плюшем купе «пульмана» с раскрытой книгой на коленях, глядя через окно на ровные, заваленные снегом поля, опоясанные по краям вереницами голых фиолетовых деревьев, на рекламные щиты, жалкие хибары, магазины из красного кирпича с декоративными фасадами вдоль новых бетонных шоссейных магистралей, на города с полуразвалившимися каркасными зданиями и снова на развалюхи, амбары, дома, стоящие на отшибе, сменявшие друг друга, и ни о чем не думала. Поезд мчался через Средний Запад.
Отец встретил ее на вокзале. Одежда его была еще более мятая, неопрятная, чем обычно, на пальто не хватало одной пуговицы. Стоило ему улыбнуться, как на лице появлялось множество новых мелких морщинок. Глаза красные, словно он не спал несколько ночей подряд.
– Ничего, ничего, Мэри, все в порядке, – начал он, – мне пришлось дать тебе телеграмму, чтобы ты приехала… простое потворство себе… я так одинок в своей старости. – Он выхватил ее чемодан у носильщика, и они, разговаривая, направились к выходу. – С матерью все хорошо… я помог ей выкарабкаться… Хорошо, что до меня дошли слухи о ее болезни. Еще день промедления, и этот эскулап в отеле наверняка довел бы ее до могилы. Этот испанский грипп – опасная штука.
– В самом деле?
– Да, я не шучу. Ты там поосторожнее, прошу тебя, чтобы не подхватить инфекцию… Ну, прыгай, я отвезу тебя к ней! – И, разогрев двигатель своего поржавевшего автомобиля, он жестом пригласил ее на переднее сиденье. – Ты же знаешь, как относится твоя бедная мать к спиртному… Так вот, я ее поил допьяна целых четыре дня подряд…
Они ехали довольно быстро. Ей стало значительно лучше после душного купе спального вагона с его дерущим горло запахом пропитанной насквозь пылью плюшевой зеленой обивки.
– Знаешь, она была такой милой, никогда прежде не видел ее такой. Боже, я чуть не влюбился в нее снова… Ты повнимательнее следи за ней, когда она станет на ноги. Не позволяй перетруждаться… ты же ее знаешь… В подобных случаях рецидив может иметь смертельный исход…
Вдруг Мэри почувствовала себя вполне счастливой. Над широкими тихими улицами на фоне голубого неба протянулись голые веточки деревьев – они казались на солнце то розоватыми, то желтоватыми, то фиолетовыми. На лужайках пятна смерзшегося снега. Небо такое высокое-высокое, и в нем просто переизбыток золотого солнечного света. Она чувствовала, как от тугой струи воздуха шевелятся волосики в ее ноздрях.
Мать лежала в своем номере отеля «Бродмур» на кровати в опрятном, залитом солнцем номере, в розовом халате, надетом прямо на ночную рубашку, и в кружевном капоре на аккуратно причесанных волосах. Хотя она и была очень бледной, но в то же время выглядела ужасно молодой и такой красивой, что на какое-то мгновение Мэри показалось, что они с отцом здесь взрослые, а мать – их Дочка. Глупо, конечно. Тут же, увидав их, мать начала со счастливым видом разглагольствовать о войне, об этих гуннах-немцах, о кампании по борьбе с подводными лодками и о том, что это думает мистер Вильсон в отношении мексиканцев. Не пора ли преподать им урок? Она была уверена – ничего подобного не произошло бы, будь президентом избран мистер Хью; в любом случае она была не менее уверена в том, что он на самом деле был законно избран, но демократам удалось фальсифицировать выборы с помощью обычного надувательства, и они, по сути дела, украли у него победу. А этот ужасный Брайан превращает всю страну во всемирное посмешище.
