Джимми не смел поднять глаза.
– Я больше не буду играть, – сказала Мэзи, выпрямившись.
Джимми каким-то образом очутился в передней. Он схватил шляпу, сбежал вниз по белой мраморной лестнице, мимо шоколадной ливреи и медных пуговиц лифтера, в вестибюль с розовыми колоннами и выскочил на улицу. Было темно и ветрено. Во мраке маячили зыбкие тени и гулко раздавались шаги. Наконец он добежал до гостиницы, взобрался по знакомой красной лестнице. Он шмыгнул мимо маминой двери. Пожалуй, еще спросит, почему он так рано пришел домой. Он вбежал в свою комнату, запер дверь на ключ и прислонился к ней, задыхаясь.
– Ну, ты все еще не женат? – спросил Конго, как только Эмиль отворил ему дверь. Эмиль был в нижнем белье. В комнате, похожей на обувную коробку, было душно, она освещалась и отоплялась газовым рожком под жестяным абажуром.
– Где ты был все это время?
– В Бизерте,
[98]
в Трондье…
[99]
Я хороший моряк.
– Гнусное это дело – быть матросом… А я вот скопил двести долларов. Служу у Дельмонико.
Они сели рядом на неубранную кровать. Конго вынул пачку египетских папирос с золотыми мундштуками.
– Четырехмесячное жалованье! – Он хлопнул себя по ляжке. – Видел Мэй Свейтцер? – Эмиль покачал головой. – Надо мне разыскать этого постреленка… Знаешь, в этих проклятых скандинавских портах бабы подъезжают к пароходам в лодках – здоровые, жирные, все блондинки…
Оба молчали. Газ шипел. Конго вздохнул со свистом.
– C'est chic ça, Delraonico!
[100]
Почему ты не женился на ней?
– Ей хотелось, чтобы я околачивался около нее просто так… Я повел бы дело гораздо лучше, чем она.
– Ты слишком мягок. Надо быть грубым с женщинами, чтобы добиться от них чего-нибудь. Заставь ее ревновать.
– А ей это безразлично.
– Хочешь посмотреть открытки? – Конго достал из кармана пакет, завернутый в газетную бумагу. – Вот это Неаполь; там все мечтают попасть в Нью-Йорк… А это арабская танцовщица. Nom d'une vache,
[101]
как они танцуют танец живота!
– Стой, я знаю, что мне делать! – вдруг крикнул Эмиль, бросая открытки на кровать. – Я заставлю ее ревновать.
– Кого?
– Эрнестину… Мадам Риго…
– Конечно, пройдись несколько раз по Восьмой авеню с девочкой, и я ручаюсь, что она сдастся.
На стуле подле кровати зазвонил будильник. Эмиль вскочил, остановил его и начал плескаться под рукомойником.
– Merde, надо идти на работу.
– Я пойду поищу Мэй.
– Не будь дураком, не трать все деньги, – сказал Эмиль; он стоял перед осколком зеркала и, скривив лицо, застегивал пуговицы на чистой рубашке.
– Абсолютно верное дело, я вам повторяю, – сказал человек, приблизив свое лицо к лицу Эда Тэтчера и похлопывая по столу ладонью.
– Может быть, это и так, Вилер, но я уже видел столько банкротств, что, честное слово, не хочу рисковать.
– Слушайте, я заложил женин серебряный чайный сервиз, мое бриллиантовое кольцо и все детские вещи. Это верное дело. Я не взял бы вас в долю, если бы мы не были друзьями и если бы я не был должен вам деньги. Вы получите двадцать пять процентов на вложенный капитал завтра к двенадцати часам. Потом, если захотите все придержать, – придерживайте, а нет – так продавайте три четверти, держите остальное два или три дня и вы будете крепки, как… как Гибралтар.
– Я знаю, Вилер, это заманчиво.
– Черт возьми, дружище! Неужели вам охота коптеть всю жизнь в этой проклятой конторе? Подумайте о вашей дочке.
– О ней-то я и думаю.
– Но Эд, Гиббонс и Свендэйк начали уже покупать сегодня вечером перед закрытием биржи по три цента. Клейн теперь поумнел и явится завтра на биржу к первому звонку… Увидите – вся биржа набросится на них…
– До тех пор, пока раздувающая это грязное дело шайка не переменит курса… Я знаю эти дела насквозь, Вилер. Что и говорить, искушение большое… Но я проверял слишком много книг обанкротившихся фирм…
Вилер поднялся и бросил сигару в плевательницу.
– Ну, поступайте как знаете, черт с вами! Вам, стало быть, нравится быть рабом Хаккензака и работать по двенадцати часов в день…
– Я верю, что пробьюсь, если буду работать.
– Что за польза от нескольких тысяч, когда вы стары и ни от чего уже не получаете удовольствия? А я дойду до цели!
– Идите, идите, Вилер, – пробормотал Тэтчер.
Тот вышел, хлопнув дверью.
Большая контора с рядами желтых столов и пишущих машин в чехлах была погружена во мрак. Только на том столе, где сидел над счетами Тэтчер, горела лампа. Три окна в глубине конторы не были завешены. В них Тэтчер видел отвесные громады домов, горевшие огнями, и плоский кусок чернильного неба. Он писал меморандумы на длинном листе бумаги:
Акц. О-во Фан-Тан. Импорт и экспорт.
Отделения: Нью-Йорк, Шанхай, Ханькоу…
Баланс перенос – 345 789 84
Недвижимость – 500 087 12
Прибыли и убытки – 399 765 90
– Шайка бандитов! – проворчал вслух Тэтчер. – Ни одного слова правды. Никаких у них нет отделений. Ни в Ханькоу, нигде…
Он откинулся на спинку стула и уставился на улицу. Дома темнели. Он уже мог видеть звезду на кусочке неба. «Однако надо пойти поесть. Для желудка это очень вредно – так нерегулярно есть, как я ем. А что, если рискнуть и послушаться Вилера?… Эллин, как тебе нравятся эти розы? У них стебли длиной в восемь футов. Ну-ка, посмотри на мой план заграничной поездки – мы с тобой поедем за границу, надо закончить твое образование. Да, все-таки жалко покидать нашу новую чудную квартиру – она выходит окнами прямо в Центральный Парк… А в городе – Институт присяжных счетоводов, Председатель Эдвард С. Тэтчер…» Облака потянулись по кусочку неба, скрыли звезду. «Рискнуть, рискнуть… В сущности, все – спекулянты и игроки… Рискнуть – и выйти с руками, полными денег, с карманами, полными денег, с толстой чековой книжкой, с подвалами, полными денег. Если бы я только смел рискнуть. Глупо попусту думать об этом, только время терять. Ну-ка, займись Импортным о-вом «Фан-Тан». Облака, чуть окрашенные пурпурными отсветами улиц, быстро проплывали по кусочку неба, рассыпаясь.
Товары на американских складах – 325 666
«Рискнуть – и выиграть триста двадцать пять тысяч шестьсот шестьдесят шесть долларов». Доллары проплывали, как облака, рассыпаясь, уносясь к звездам. Миллионер Тэтчер высунулся из окна сверкающей огнями, надушенной пачулями комнаты, чтобы полюбоваться темным, высоким городом, истекавшим голосами, смехом, звоном и огнями; позади него среди азалий играл оркестр, прямые провода стук-стук-стук-выстукивали доллары из Сингапура, Вальпараисо,
[102]
Мукдена, Гонконга, Чикаго. Сузи склонилась к нему в платье из орхидей, дышала ему в ухо.
