Через некоторое время Касси вернулась с зеленовато-белым лицом и полотенцем на лбу.
– Ложитесь сюда, бедняжка моя, – сказала Эллен, очищая место на кушетке. – Теперь вам будет гораздо лучше.
– Пвостите меня, я пвичиняю вам столько волнений.
– Полежите минутку спокойно и забудьте все.
– Если бы я только могла успокоиться.
Руки Эллен были холодны. Она подошла к окошку и выглянула в него. Мальчик в ковбойском костюме бегал по двору, размахивая веревкой. Он споткнулся и упал. Эллен увидела его лицо – оно было все в слезах, когда он встал. В конце двора низенькая черноволосая женщина развешивала белье. Воробушки чирикали и дрались на заборе.
– Элайн, довогая, дайте мне немножко пудвы, я потеряла свою пудвеницу.
Эллен отошла от окна.
– Кажется… Да, на камине… Вы теперь чувствуете себя лучше, Касси?
– О да, – сказала Касси дрожащим голосом. – А губная помада у вас есть?
– К сожалению, нет… Я не крашу губ. Достаточно с меня грима на сцене.
Она ушла в альков, сняла кимоно, надела простенькое зеленое платье, собрала волосы и надвинула на лоб черную шляпу.
– Пойдемте скорее, Касси, я хочу поесть до шести. Терпеть не могу обедать за пять минут до спектакля.
– Я так боюсь, Элайн… Обещайте, что вы не оставите меня одну.
– Но она ничего не будет делать сегодня… Она только осмотрит вас и, может быть, даст вам что-нибудь принять внутрь… Подождите-ка, взяла ли я ключ…
– Нам придется взять такси. А у меня только шесть долларов, довогая.
– Я попрошу папу дать мне сто долларов на покупку мебели. Это будет замечательно!
– Элайн, вы ангел. Вы заслужили ваш успех.
На углу Шестой авеню они сели в такси. У Касси стучали зубы.
– Повалуйста, пойдем в двугой ваз, я увасно волнуюсь.
– Дорогая, это единственное, что осталось делать.
Джо Харленд, попыхивая трубкой, запер широкие, шаткие ворота и заложил их болтом. Последний отблеск гранатового солнечного света таял на высокой стене дома по ту сторону рва. Синие руки кранов казались на фоне ее черными. Трубка Харленда погасла, и он стоял, посасывая ее, спиною к воротам, глядя на ряд пустых тележек, на кучи ломов и лопат, на небольшой навес для паровой машины и на паровые сверла, угнездившиеся на каменной глыбе, как хижины горцев на скале. Эта картина казалась ему мирной, несмотря на грохот уличного движения, просачивавшийся сквозь забор. Он вышел во двор через калитку, уселся на стул под телефоном, вытряхнул, снова набил и зажег трубку, развернул на коленях газету.
Предприниматели отвечают на забастовку строительных рабочих локаутом.
Он зевнул и откинул голову. Свет был слишком синим – нельзя было читать. Он долго сидед, глядя на свои рваные ботинки. В голове у него была приятная, легкая пустота. Вдруг он увидел себя во фраке, в цилиндре, с орхидеей в петлице. Чародей Уолл-стрит посмотрел на морщинистое красное лицо и седые волосы под грязной кепкой, на большие руки с грязными, опухшими суставами и, усмехнувшись, растаял. Он смутно вспомнил запах «корона-корона», когда полез в карман куртки за дешевым трубочным табаком.
– Какая разница, хотел бы я знать? – сказал он вслух.
Когда он зажег спичку, ночь вокруг него стала чернильной. Он задул спичку. Его трубка была веселым маленьким красным вулканом, тихо булькавшим каждый раз, когда он затягивался. Он курил очень медленно, глубоко вдыхая дым. Высокие здания кругом были окружены красноватым ореолом от уличного освещения и электрических реклам. Глядя вверх, сквозь мерцающую пелену отраженного света, он увидел сине-черное небо и звезды. Табак был приятен на вкус. Он был очень счастлив.
Светящийся уголек сигары проплыл мимо калитки. Харленд поднял фонарь и вышел. Фонарь осветил белокурого молодого человека с толстым носом и толстыми губами, с сигарой в углу рта.
– Как вы сюда попали?
– Боковая калитка была открыта.
– Вранье! Кого вам надо?
– Вы тут ночной сторож?
Харленд кивнул.
– Очень приятно. Берите сигару. С вами-то я как раз и хотел поговорить. Я организатор сорок седьмого района. Покажите вашу карточку.
– Я не член союза.
– Ну так будете. Мы, строительные рабочие, должны держаться вместе. Мы вербуем в члены союза всех работников района от ночного сторожа до инспектора – мы должны создать единый фронт против предпринимателей, грозящих нам локаутом.
Харленд зажег сигару.
– Вот что, паренек. Со мной вы понапрасну тратите слова. Ночной сторож всегда нужен, есть забастовка или нет. Я старый человек, у меня нет больше сил для борьбы. Это первое приличное место, которое я получил за пять лет. Прежде, чем отнять его у меня, вам придется меня застрелить. Вся эта ерунда – для таких ребят, как вы. Я уже вышел из этого возраста. Уверяю вас, вы зря потратите время, если будете ходить и агитировать ночных сторожей.
– Скажите, пожалуйста… По вашему разговору видно, что вы раньше не занимались этим делом.
– Может, и не занимался.
Молодой человек снял шляпу и провел рукой по лбу и курчавым стриженым волосам.
– Черт возьми, трудная это работа – уговаривать… Чудесная ночь, правда?
– Да, ночь хороша, – сказал Харленд.
– Меня зовут О'Киф, Джо О'Киф… Бьюсь об заклад, что вы могли бы рассказать много интересного. – Он протянул руку.
– Меня тоже зовут Джо… Джо Харленд. Двадцать лет тому назад это имя кое-что говорило многим.
– Двадцать лет тому назад?
– Знаете, вы мало подходите к роли бродячего агитатора… Послушайте совета старого человека – бросьте это дело. Для молодого парнишки, который хочет проложить себе дорогу в жизни, оно не годится.
– Времена меняются… В забастовке заинтересованы большие тузы. Не далее, как сегодня вечером, я говорил о создавшемся положении с членом торговой палаты Мак-Нийлом в его собственной конторе.
– Я вам повторяю: если вы на чем-нибудь можете свернуть себе шею в этом городе, так это на рабочем движении… Когда-нибудь вспомните слова старого пьяницы, но будет поздно.
– Стало быть, всему виной пьянство? Ну, этого я не боюсь. Я в рот не беру спиртного – разве что пива выпью за компанию.
– Будьте осторожны, сейчас наш сыщик будет делать обход. Лучше убирайтесь восвояси.
– Не боюсь я никаких сыщиков… Ну ладно, зайду к вам на днях.
– Прикройте дверь за собой.
Джо Харленд выпил воды из жестянки, уселся поудобнее на стуле, потянулся и зевнул. Одиннадцать часов. Сейчас начинается театральный разъезд: мужчины во фраках, женщины в открытых платьях; мужчины едут домой к своим женам и любовницам; город ложится спать. Такси гудели и хрипели по ту сторону забора, небо мерцало золотой пылью электрических реклам. Он бросил окурок и раздавил его каблуком. Он поежился и медленно побрел по строительному участку, освещая себе путь фонарем.
