– Будь они прокляты! – мрачно говорит Джо О'Киф. – Да, приветливо принимает нас Нью-Йорк…
– Мне наплевать, сержант, – что дождь, что вёдро.
Они проходят вплотную мимо стоящих на якоре пароходов, кренящихся то в одну, то в другую сторону, длинных с низкими трубами, широких с высокими трубами, краснух от ржавчины, раскрашенных защитными серо-голубыми полосами и пятнами. Человек в моторной лодке машет руками. Люди в хаки, столпившиеся на серой, залитой дождем палубе парохода, начинают петь:
Пехота, пехота,
С грязью за ушами…
В жемчужном тумане, за низкими строениями Говернор-Айленда маячат высокие пилоны, провода, воздушное кружево Бруклинского моста. Робертсон вытаскивает из кармана сверток и бросает его за борт.
– Что это такое?
– Мазь против насекомых… Мне она больше не нужна.
– Почему это?
– Буду жить в чистоте, найду работу и, пожалуй, женюсь.
– Неплохо придумано! Мне тоже надоело жить бобылем.
– Должно быть, на этих старых калошах люди здорово набивают карманы.
– Да, вот тут-то и наживают деньги.
– Будьте уверены, так оно и есть.
На палубе продолжают петь.
– Мы поднимаемся по Ист-ривер, сержант. Где эти дьяволы намерены высадить нас?
– Я прямо готов вплавь добраться до берега. И подумать только, сколько народу наживалось тут за наш счет… Десять долларов в день платили тут за работу в порту!
– Ничего, сержант, мы тоже кое-чему научились…
– Научились…
Après la guerre finie
[175]
Обратно в Штаты едем…
– Держу пари, что шкипер нахлестался и принял Бруклин за Хобокен.
– Смотрите-ка – Уолл-стрит!
Они проходят под Бруклинским мостом. Над их головой жужжат и ноют трамваи, на мокрых рельсах вспыхивают фиолетовые искры. Позади них, за баржами, буксирами, паромами, высокие серые здания, в белых полосах пара и тумана, громоздятся в пухлые облака.
Пока ели суп, никто не разговаривал. Миссис Меривейл, в черном, сидела во главе овального стола, глядя в окно. Столб белого дыма клубился на солнце над паровозным парком, напоминая ей о муже и о том дне, когда, много лет тому назад, они пришли сюда смотреть квартиру в еще недостроенном доме, пахнувшем штукатуркой и краской. После супа она поднялась и сказала:
– Итак, Джимми, ты вернешься к журналистике?
– Вероятно.
– А Джеймс получил сразу три предложения. По-моему, это замечательно.
– А я думаю, что лучше всего будет работать с майором, – сказал Джеймс Меривейл, обращаясь к Эллен, сидевшей рядом с ним. – Вы знаете майора Гудьира, кузина Елена?
– Гудьира из Буффало? Он заведует иностранным отделом банковского треста.
– Он говорит, что очень скоро выдвинет меня. На фронте мы с ним были друзьями.
– Это будет чудесно, – проговорила Мэзи воркующим голосом. – Правда, Джимми? – Она сидела напротив него, стройная, розовая, в черном платье.
– Он зовет меня поехать в Пайпинг-Рок.
– Это что такое?
– Неужели ты не знаешь, Джимми? Кузина Елена наверняка пила там чай десятки раз.
– Знаешь, Джимпс, – проговорила Эллен, не поднимая глаз, – туда каждое воскресенье ездил отец Стэна Эмери.
– О, вы знали этого несчастного молодого человека? Ужасная история! – сказала миссис Меривейл. – Столько ужаса было в эти годы… А я уже совсем про него забыла.
– Да, я его знала, – сказала Эллен.
Подали жаркое с зеленью и молодой картошкой.
– По-моему, это ужасно нехорошо, – сказала миссис Меривейл, раздав жаркое, – что никто из вас не хочет рассказать нам о фронте… Ведь, должно быть, вы пережили много интересного. Джимми, отчего бы вам не написать об этом книгу?
– Я написал несколько статей.
– Когда же они выйдут в свет?
– Никто не хочет печатать их… Я со многими людьми радикально расхожусь во взглядах…
– Миссис Меривейл, я сто лет не ела такой замечательной молодой картошки.
– Да, картошка вкусная… Я умею варить ее.
– Да, то была великая война, – сказал Меривейл. – Где ты был в день перемирия, Джимми?
– В Иерусалиме с Красным Крестом. Нелепо, правда?
– А я в Париже.
– И я тоже, – сказала Эллен.
– Значит, вы тоже были за океаном, Елена?… Я когда-нибудь все равно буду называть вас просто Еленой, так что уж разрешите начать теперь… Вот замечательно! Вы там познакомились с Джимми?
– О нет, мы старые друзья… Но мы и там часто сталкивались. Мы работали в одном и том же отделе Красного Креста – в отделе печати.
– Настоящий военный роман, – пропела миссис Меривейл. – Как это интересно!
– Так вот, друзья, дело обстоит так! – орал Джо О'Киф; пот градом катился по его красному лицу. – Будем добиваться военной премии или нет?… Мы дрались за них, мы поколотили немцев – так или не так? А теперь, когда мы вернулись, нам преподносят кукиш. Работы нет, наши девушки повыходили тем временем замуж за других парней… Когда же мы требуем честного, справедливого, законного вознаграждения, с нами обращаются как с бандой бродяг и бездельников… Можем мы это потерпеть?… Нет!.. Можем мы потерпеть, чтобы шайка политиканов обращалась с нами так, словно мы пришли с черного хода просить у них милостыню?… Я вас спрашиваю…
Затопали ноги.
– Нет! К черту! Долой! – заорала толпа.
– А я добавлю: к черту политиканов! Мы начнем кампанию во всей стране… Мы обратимся к великому, славному, великодушному американскому народу, за который мы сражались, проливали кровь, жертвовали жизнью.
Длинный зал арсенала загремел аплодисментами. Калеки в первом ряду стучали по полу своими костылями.
– Джо – молодчина, – сказал безрукий одноглазому соседу с искусственной ногой.
– Это верно, Бэдди.
Когда собравшиеся стали выходить, предлагая друг другу папиросы, в дверях появился человек. Он закричал:
– Заседание комитета! Заседание комитета!
Четверо уселись вокруг стола в комнате, которую им уступил начальник арсенала.
– Давайте закурим, товарищи. – Джо подошел к конторке начальника и достал из нее четыре сигары. – Он не заметит.
– В сущности, это невинное жульничество, – произнес Сид Гарнетт, вытягивая длинные ноги.
– А горяченькой ты там случайно не нашел, Джо? – спросил Билл Дуган.
