– А, это очень интересно… – Он зашагал по комнате вприпрыжку. – Слушай, Невада… Нам надо поговорить. Мне все равно, кто у тебя сидит в спальне.
Она посмотрела ему в лицо и села на кушетку рядом с брюками.
– В сущности, я уже давно знаю, что ты путаешься с Тони Хентером.
Она сжала губы и скрестила ноги.
– По правде сказать, эта история с его хождением к психоаналитику и двадцатью пятью долларами за часовой сеанс меня только забавляла… Но теперь я решил, что с меня достаточно… Вполне достаточно!
– Джордж, вы сумасшедший, – заикаясь, произнесла она и вдруг начала смеяться.
– Вот что я намерен сделать, – продолжал Болдуин ясным, официальным голосом. – Я пришлю вам чек на пятьсот долларов, потому что вы славная девочка и я люблю вас. За квартиру заплачено до первого числа. Это вас устраивает? И покорнейше прошу вас не пытаться возобновлять со мной какие бы то ни было отношения.
Она каталась по кушетке в припадке смеха и мяла аккуратно сложенные синие брюки. Болдуин махнул шляпой и перчатками и вышел, очень мягко прикрыв за собой дверь. «Благополучно отделался», – сказал он себе, осторожно прикрывая за собой дверь.
Очутившись на улице, он направился в центр города. Он чувствовал себя возбужденным и разговорчивым. Он не знал, к кому пойти. Перебирая в памяти имена друзей, он пришел в отчаяние. Он почувствовал себя одиноким и покинутым. Ему захотелось поговорить с женщиной, чтобы ей стало жалко его, его опустошенной жизни. Он зашел в табачный магазин и стал просматривать телефонную книжку. Легкий трепет пробежал по его телу, когда он дошел до буквы «X». Наконец он нашел фамилию – Херф, Елена Оглторп.
Невада Джонс долго сидела на кушетке, истерически смеясь. Наконец из спальни вышел Тони Хентер в рубашке и кальсонах, с галстуком, тщательно завязанным бабочкой.
– Ушел?
– Ушел, ушел навсегда! – взвизгнула она. – Он увидел твои проклятые брюки.
Он опустился на стул.
– Господи, я самый несчастный человек на свете!
– Почему? – Она захлебывалась смехом, слезы текли по ее лицу.
– Все пропало… Пропала служба в театре.
– И мне, стало быть, опять надо жить на три доллара в день… Плевать! Мне всегда была противна роль содержанки.
– Но ты не думаешь о моей карьере… Женщины так эгоистичны! Если бы ты не соблазнила меня…
– Замолчи, дурачок! Ты думаешь, я не знаю про тебя все? – Она встала и запахнула кимоно.
– Я так долго ждал случая показать себя. А теперь все пропало! – стонал Тони.
– Ничего не пропало, если ты будешь делать то, что я тебе скажу. Я решила сделать из тебя человека, глупыш, и сделаю. Мы придумаем сценку и будем играть. Старик Хиршбейн устроит нас. Он, кажется, чуточку влюблен в меня… Иди сюда, а то я тебя побью. Давай подумаем… Мы начнем с танцевального антре… Потом ты сделаешь вид, что пристаешь ко мне, понимаешь?… А я жду трамвая… а ты подходишь и говоришь: «Здравствуйте, деточка»… А я зову полисмена…
– В длину достаточно, сэр? – спросил закройщик, делая мелком отметки на брюках.
Джеймс Меривейл посмотрел вниз на маленькую лысую голову закройщика и на широкие коричневые брюки, свободно спадавшие на ботинки.
– Немного покороче… По-моему, длинные брюки старят.
– Хелло, Меривейл! Я не знал, что вы тоже шьете у Брука. Рад видеть вас.
Кровь застыла в жилах Меривейла. Он смотрел прямо в голубые глаза Джека Канингхэма – глаза алкоголика. Он закусил губы и, не говоря ни слова, пытался придать себе строгий и холодный вид.
– Ай-ай-ай! Знаете, что случилось? – воскликнул Канингхэм. – Мы шьем себе одинаковые костюмы… абсолютно одинаковые.
Меривейл удивленно смотрел то на коричневые брюки Канингхэма, то на свои собственные: тот же самый цвет, та же тонкая красная полоска, те же едва заметные зеленые крапинки.
– Слушайте, два будущих шурина не могут носить одинаковые костюмы. Люди подумают, что это форма…
Это смешно!
– Но что же нам теперь делать? – ворчливо спросил Меривейл.
– Бросим жребий, посмотрим, кому достанется костюм – вот и все. Дайте-ка мне четвертак, – повернулся Канингхэм к закройщику. – Так… Ну, говорите.
– Решка, – машинально произнес Меривейл.
– Костюм ваш… Придется мне выбирать другой… Как я рад, что мы встретились… Слушайте, – кричал он из занавешенной кабинки, – отчего бы вам сегодня не пообедать со мной в «Салмагунди-клубе»? Я буду обедать с единственным человеком на свете, который еще больше помешан на гидропланах, чем я… со стариком Перкинсом! Вы его знаете, он один из вице-президентов нашего банка… И вот еще что – когда вы увидите Мэзи, скажите ей, что я завтра буду у нее. Ряд непредвиденных событии помешал мне написать ей… У меня буквально не было ни минуты свободной. Я вам потом расскажу.
Меривейл откашлялся.
– Хорошо, – сказал он сухо.
– Все в порядке, сэр, – сказал закройщик, легонько хлопнув Меривейла по спине.
Меривейл ушел в кабинку и стал переодеваться.
– Ну, дружище, – заорал Канингхэм, – я буду выбирать другой костюм!.. Жду вас в семь.
Руки Меривейла дрожали, когда он застегивал ремень. «Перкинс, Джек Канингхэм, проклятый шантажист, гидропланы, Джек Канингхэм, Салмагунди, Перкинс». Он пошел в телефонную будку в углу магазина и вызвал мать.
– Хелло, мама… Я сегодня не буду обедать дома… Я обедаю с Рандольфом Перкинсом в «Салмагунди-клубе»… Да, это очень приятно… О, мы с ним всегда были в прекрасных отношениях… Да, да, это очень важно… Надо дружить с людьми, стоящими выше тебя… Я видел Джека Канингхэма. Я выложил ему все напрямик, он был страшно смущен. Он обещал все объяснить в течение двадцати четырех часов… Нет, я был очень сдержан. Я помнил, что надо сдерживаться ради Мэзи. Я уверен, что он шантажист, но пока нет доказательств… Ну, спокойной ночи, дорогая. Я, должно быть, приеду поздно… Нет, нет, пожалуйста не жди. Скажи Мэзи, чтоб она не беспокоилась, я расскажу ей все подробно. Спокойной ночи, мама.
Они сидели за маленьким столиком в глубине слабо освещенного кафе. Абажур на лампе срезал верхнюю часть их лиц. Эллен была в ярко-синем платье и маленькой синей шляпке с зеленой отделкой. У Рут Принн было под уличным гримом грустное, утомленное лицо.
– Элайн, вы должны пойти, – говорила она хнычущим голосом. – Там будет Касси, будет Оглторп, вся старая компания… Если вы и имеете успех в журнальном деле, то это еще не резон пренебрегать старыми друзьями. Вы не знаете, как много мы говорим о вас, как мы вами восхищаемся.
– Видите ли, Рут, я просто терпеть не могу большие сборища. Вероятно, это признак старости. Впрочем, я заеду на минутку.
Рут отложила сандвич, который она грызла, и нежно погладила руку Эллен.
