Они уселись в маленькой комнате за лавкой, потягивая вино, и принялись как умели болтать с Ивонной, очень мило выглядевшей в своем черном платье и голубом переднике. Она сидела на краешке стула, крепко прижав одну к другой свои тонкие ножки в тонких башмаках и поглядывая время от времени на сложные вышивки на рукаве старшего сержанта.
Фюзелли развязно прошел, насвистывая, через мелочную лавку и открыл настежь дверь во внутреннюю комнату. Его свист оборвался на середине такта.
– Хелло! – сказал он раздосадованным голосом.
– Хелло, капрал! – сказал Эйзенштейн.
Эйзенштейн, его приятель – французский солдат, тощий человек с редкой черной бородкой и горящими черными глазами, – и Стоктон, юноша с белым как мел лицом, сидели за столом, дружески и весело беседуя с Ивонной, которая стояла, прислонившись к желтой стене около француза, и показывала, смеясь, все свои маленькие жемчужные зубки. Посреди загромождавшего комнату темного дубового стола стоял горшок гиацинтов и несколько стаканов, в которых, по-видимому, побывало вино. Запах гиацинтов висел в воздухе, смешиваясь с еле уловимым, теплым запахом кухни.
После минутного колебания Фюзелли уселся ждать, пока остальные не разойдутся. После выдачи жалованья прошло уже много времени и карманы его были пусты, поэтому он не мог никуда отправиться.
– Как они обращаются с тобой теперь? – спросил Эйзенштейн у Стоктона после паузы.
– Как всегда, – сказал Стоктон своим тоненьким голоском, слегка запинаясь, – иногда я хотел бы быть уже мертвым.
– Гм, – сказал Эйзенштейн со странным сочувственным выражением на лице. – Когда-нибудь мы снова сделаемся штатскими.
– Я – нет, – сказал Стоктон.
– Черт, – сказал Эйзенштейн, – тебе нужно взять себя в руки, Стоктон. Мне тоже казалось, что я умираю, когда нас перевозили сюда на этом транспорте. А когда я был еще совсем маленьким и переезжал с эмигрантами из Польши, я тоже был уверен, что умираю. Человек может вытерпеть гораздо больше, чем воображает… Я никогда не думал, что смогу вынести существование в армии, это рабство и все остальное, а вот живу же. Нет, ты проживешь долго и будешь еще счастлив. – Он положил руку на плечо Стоктона.
Юноша вздрогнул и отодвинул свой стул.
– Зачем ты это? Я не собираюсь обижать тебя, – сказал Эйзенштейн.
Фюзелли с презрительным любопытством следил за обоими.
– Я посоветую тебе кое-что, приятель, – сказал он снисходительно. – Переводись-ка в нашу роту. Наша рота первый сорт, ей-ей! Не правда ли, Эйзенштейн? У нас симпатичный лейтенант, симпатичный старший и чертовски симпатичные ребята.
– Наш старший только что был здесь, – сказал Эйзенштейн.
– «Здесь»? – переспросил Фюзелли. – Куда же он пошел?
– Почем я знаю, черт побери!
Ивонна и французский солдат тихо разговаривали между собой, по временам слегка посмеиваясь. Фюзелли откинулся в своем кресле и смотрел на них, смутно догадываясь о чем-то. В эту минуту он страстно желал бы знать по-французски настолько, чтобы понять, о чем они говорят. Он сердито шаркал по полу ногами. Глаза его остановились на белых гиацинтах. Они напомнили ему окна цветочных магазинов в пасхальное время, шум и толкотню на улицах Сан-Франциско.
– Господи, до чего мне опротивела эта гнилая дыра, – пробормотал он. Он подумал о Мэб и причмокнул губами. Черт возьми, она была бы теперь уже замужем. Если бы только он мог заполучить Ивонну для себя одного; жить с ней где-нибудь далеко, в стороне от людей, от ее старой матери и от этого проклятого лягушатника. Он представил себе, как он отправляется с Ивонной в театр. Когда он будет сержантом, он сможет позволять себе такого рода вещи. Он сосчитал месяцы. Стоял март. Вот уже пять месяцев, как он в Европе, и он все еще не больше, как капрал, да и то не совсем. Он сжал кулаки от нетерпения. – Только бы получить капрала, а там уж дело пойдет быстрее, – сказал он себе успокаивающе. Он перегнулся через стол и громко потянул носом запах гиацинтов. – Хорошо пахнут, – сказал он. – Что ви сказаль, Ивонна?
Ивонна посмотрела на него, как будто успела забыть, что он находится в комнате. Глаза ее смотрели прямо в его зрачки; вдруг она расхохоталась. Этот взгляд согрел Фюзелли до глубины. Он снова отодвинулся на своем стуле с приятным чувством собственника, любуясь ее стройным телом, так мило вырисовывавшимся в черном платье, и маленькой головкой с гладко причесанными волосами.
– Ивонна, пойдите сюда, – сказал он, делая знак головой.
Она вызывающе перевела глаза с него на француза, затем подошла и остановилась за ним.
– Что вы хотите?
Фюзелли взглянул на Эйзенштейна. Он и Стоктон снова углубились в оживленную беседу с французом, Фюзелли услышал неприятное слово «революция», которое всегда действовало на него раздражающе – он сам не знал почему.
– Ивонна, – сказал он так, что только она одна могла его слышать, – что бы вы сказали, если бы мы с вами поженились?
– Поженились… я и ты? – спросила Ивонна, пораженная.
– Уй! Уй!
Она минуту смотрела ему в глаза, затем откинула назад голову в припадке истерического смеха.
Фюзелли побагровел, вскочил на ноги и вышел, с такой силой захлопнув за собою дверь, что стекла зазвенели. Он торопливо зашагал обратно в лагерь. По главной улице медленно пыхтела, обдавая его грязью, длинная вереница серых грузовиков. У каждого из них впереди был прикреплен желтый газовый фонарь, слабо освещавший заднюю стенку переднего грузовика. Фюзелли уселся за конторку сержанта и начал сердито переворачивать страницы маленькой голубой книжки воинского устава.
Луна отражалась в фонтане на конце главного сквера города. Была теплая темная ночь; луна бледно сияла сквозь легкие облака, точно просвечивая через тонкий шелковый занавес.
Фюзелли стоял у фонтана с папиросой в зубах и не отрывался от желтых окон Cheval Blanc на другом конце сквера, откуда доносились звуки голосов и щелканье бильярдных шаров.
Он стоял спокойно, выпуская едкий дым папиросы через ноздри; в ушах его раздавался серебристый плеск воды в фонтане. В ветерке, порывисто дувшем с запада, чередовались маленькие струйки теплого и свежего воздуха. Фюзелли ждал. Время от времени он вынимал часы и напрягал зрение, чтобы что-нибудь увидеть, но темнота мешала разглядеть время. Наконец раздался низкий надтреснутый звон колокола на церковной башне: пробило один раз. Должно быть, была половина десятого.
Он медленно пошел по направлению к улице, где помещалась мелочная лавка Ивонны. Слабый свет луны озарял серые дома, закрытые ставнями окна и беспорядочные красные крыши с множеством маленьких слуховых и чердачных окон. Фюзелли чувствовал в себе восхитительное довольство окружающим миром. Он почти осязал тело Ивонны в своих объятиях и улыбался, вспоминая гримаски, которые она ему делала. Он крадучись прошел мимо закрытого ставнями окна лавки и нырнул в темноту под арку, которая вела во двор. Он шел осторожно, на цыпочках, держась близко к поросшей мхом стене, потому что слышал во дворе голоса. Он заглянул за угол дома и увидел несколько человек, которые стояли разговаривая на пороге кухни. Он отдернул голову обратно в темноту. За кухонной дверью он успел заметить темную круглую форму бочки. Если бы только ему удалось проскользнуть за нее, как делал это обыкновенно, он мог бы подождать там, пока люди не разойдутся.
