– Кто там?
– Эндрюс.
– Войдите… Вы именно тот человек, которого мне хотелось видеть.
Эндрюс стоял, положив руку на ручку двери.
– Садитесь и устраивайтесь как дома.
Спенсер Шеффилд сидел за маленькой конторкой. Комната освещалась одним оконцем, стены ее были сколочены из необструганных досок. За конторкой виднелись груды ящиков с сухарями и картонные коробки с папиросами, а посреди них темнело маленькое отверстие в стене, напоминающее окошечко билетной железнодорожной кассы. Через это оконце христианский юноша продавал свои товары длинным очередям солдат, покорно выстаивавшим часами в соседней комнате.
Эндрюс оглядывался, ища стул.
– О, я совсем забыл, что сижу на единственном стуле, – смеясь сказал Спенсер Шеффилд, вращая выпуклыми глазами и оттягивая при этом свой маленькой рот наподобие верблюжьего.
О, все равно… Я хотел только спросить вас: знаете ли вы что-нибудь о…
Давайте пойдем в мою комнату, – перебил Шеффилд. – У меня такая славная гостиная с открытым камином, как раз рядом с лейтенантом Близером. Мы там потолкуем… обо всем. Мне просто до смерти хочется поговорить с кем-нибудь на духовные темы…
– Знаете ли вы что-нибудь относительно проекта послать мобилизованных студентов во французские университеты, тех, кто не кончил курса?
– О, как это было бы прекрасно. Говорю вам, дружище, что нет ничего равного правительству Соединенных Штатов, когда дело касается подобных вещей.
– Но слышали вы что-нибудь об этом?
– Нет, но несомненно услышу… Разрешите потушить свет? Вот так. Теперь идите за мной. О, я нуждаюсь в отдыхе. Я так много работаю с тех пор, как сюда явился этот дядя из Союза Рыцарей Колумба. Средства, к которым они прибегают, чтобы конкурировать с ХАМЛ, просто отвратительны, не правда ли? Теперь мы можем славно побеседовать, не спеша. Вы должны мне все рассказать о себе.
– Но вы действительно ничего не знаете об этом университетском проекте? Говорят, что курсы начнутся с пятнадцатого февраля, – сказал Эндрюс тихим голосом.
– Я спрошу лейтенанта Близера, не слыхал ли он об этом, – успокоительно сказал Шеффилд, обнимая одной рукой Эндрюса за плечи и подталкивая его в дверь перед собой.
Они прошли через темную переднюю в маленькую комнату, где в камине ярко горел огонь, освещая красными и желтыми языками четырехугольный темный ореховый стол и два тяжелых кресла с кожаными спинками и сиденьями, блестевшими точно лакированные.
– Чудесно, – сказал Эндрюс невольно.
– Романтично, как я говорю. Напоминает Диккенса, не правда ли?
– Да, – сказал Эндрюс неопределенно. – Вы давно уже во Франции? – спросил он, устраиваясь в одном из кресел и глядя на пляшущее пламя в камине. – Хотите курить? – Он протянул Шеффилду смятую папиросу.
– Нет, спасибо, я курю только особый сорт. У меня слабое сердце. Поэтому-то я был забракован в армии. Но я нахожу, что с вашей стороны было великолепно пойти рядовым. Я всегда мечтал о том, чтобы сделаться единицей в этой безымянной марширующей массе.
– Я считаю, что это было чертовски глупо, чтобы не сказать преступно, – угрюмо произнес Эндрюс, не отрывая глаз от огня.
– Вы не можете так думать. Или вы хотите сказать, что чувствуете в себе способности, которые принесли бы больше пользы родине на другом поприще? Многие из моих друзей переживали это.
– Нет, просто я не думаю, чтобы человек имел право изменять самому себе… Я не верю, чтобы убийство людей могло принести когда-нибудь какую-либо пользу… Я поступил так, как будто верил в то, что это нужно… из легкомыслия или из трусости… Вот это, по-моему, скверно.
– Вы не должны так говорить, – поспешно сказал Шеффилд. – Итак, вы музыкант, не правда ли? – Он задал этот вопрос развязно-конфиденциальным тоном.
– Я играю немного на рояле, если вы подразумеваете это, – сказал Эндрюс.
– Я никогда особенно не увлекался музыкой, но многие вещи глубоко меня волнуют. Дебюсси и эти великолепные маленькие вещицы Невина. Вы должны их знать… Я, однако, больше насчет поэзии… Когда я был молодым, моложе, чем вы теперь, совсем мальчиком… О, если бы только мы могли оставаться всегда молодыми – мне тридцать два…
– Мне кажется, что юность сама по себе не особенно ценна. Это только лучший из всех путей, но не сам по себе, а для достижения других целей, – сказал Эндрюс. – Ну, я должен идти, – сказал он. – Если вы услышите что-нибудь насчет этого университетского проекта, вы дадите мне знать, не правда ли?
– Конечно, дам, мой милый, конечно, дам!
Они пожали друг другу руки судорожным, драматическим пожатием, и Эндрюс, спотыкаясь, направился через темную прихожую к двери.
Выйдя снова на резкий ночной воздух, он вздохнул полной грудью. Он посмотрел на часы при свете, струившемся из окна, и увидел, что может успеть еще зайти до вечерней зори в полковую канцелярию.
На противоположном конце деревенской улицы стояло кубообразное здание; оно находилось несколько в стороне от других, посреди широкого луга, превращенного беспрерывным движением верениц моторов и грузовиков в грязное болото с пересекающимися во всех направлениях колеями от колес. Узкие дощатые мостки вели от главной дороги к парадной двери. На середине этих мостков Эндрюс встретил капитана, машинально отошел в грязь и отдал честь.
Полковая канцелярия была большой комнатой, декорированной когда-то бледной и плохой стенной живописью в духе Пюви де Шаванна.
[50]
Но теперь, после пяти лет военных постоев, стены были так исчерчены и запачканы, что живопись едва можно было разглядеть. Лишь кое-где между прибитыми картами и объявлениями виднелся кусок обнаженной стены или болтающейся драпировки. В глубине комнаты группа купающихся в Ниле нимф, написанная в зеленых и пастельно-голубых тонах, выступала из объявления о французском военном займе. Потолок был украшен маленьким овальным барельефом, изображавшим гирлянду цветов и гипсовых купидонов, местами также попорченным и обнажавшим дранки. Канцелярия была почти пуста. Беспорядок на столах и молчание машинок придавали ей странный вид заброшенной и опустошенной гостиной.
Эндрюс смело подошел к самому далекому столу, где маленькая красная карточка, прикрепленная к пишущей машинке, гласила: «Полковой сержант-майор».
За столом, сгорбившись над грудой отпечатанных на машинке донесений, сидел маленький человечек с жидкими песочного цвета волосами. Когда Эндрюс подошел, сержант поднял глаза и улыбнулся.
– Ну, устроили вы мне это? – спросил он.
– Устроил что? – спросил Эндрюс.
– О, я принял вас за другого. – Улыбка исчезла с тонких губ сержанта-майора. – Что вам нужно?
