Полковник улыбнулся.
– Покажите ваше прошение.
Эндрюс протянул его дрожащей рукой. Полковник сделал карандашом несколько пометок в углу.
– Теперь, если вы сможете доставить это вовремя сержанту-майору, все будет хорошо.
Эндрюс отдал честь и поспешил выйти. Его вдруг охватило отвращение, и он едва мог подавить в себе желание разорвать бумагу. «Господи, Господи, Господи, Господи!» – бормотал он про себя. Он бежал по дороге к четырехугольному уединенному зданию, где помещалась полевая канцелярия.
Он остановился, запыхавшись, перед столом с маленькой красной карточкой «Полковой сержант-майор». Полковой сержант-майор вопросительно посмотрел на него.
– Вот прошение в Сорбонну, сержант-майор. Полковник Уилкинс приказал мне бежать с ним к вам. Он сказал, что очень желает, чтобы оно было принято сейчас же.
– Ничего не могу поделать… Слишком поздно.
Эндрюс почувствовал, что комната, люди в темно-оливковых блузах за машинками и три нимфы, выглядывающие из-за объявления о французском военном займе, поплыли перед его глазами. Вдруг он услышал за собой голос:
– А как его фамилия, сержант? Джон Эндрюс?
– Почем же я знаю, черт подери! – сказал сержант-майор.
– Потому что у меня уже заготовлены на него бумаги. Не знаю, как это вышло. – Это был голос Уолтерса, отрывистый и деловитый.
– С какой стати вы беспокоите меня в таком случае? – Полковой сержант-майор выдернул бумагу из рук Эндрюса и свирепо посмотрел на нее. – Хорошо, вы уезжаете завтра! Копия распоряжения будет отправлена в вашу роту утром! – прорычал он.
Эндрюс в упор посмотрел на Уолтерса, но не получил в ответ даже мимолетного взгляда. Когда он снова очутился на воздухе, в нем поднялось отвращение, еще более горькое, чем прежде. Ярость от испытанного унижения заставила выступить на его глазах слезы. Он вышел из деревни и направился по главной дороге, шлепая без разбора по лужам, скользя в мокрой глине канав. Какой-то внутренний голос, точно проклинающий голос раненого, выкрикивал в его голове длинный ряд скверных ругательств. После долгой ходьбы он вдруг остановился, сжав кулаки. Было совершенно темно. Небо едва освещалось перламутровым светом луны, спрятанной за облаками. По обеим сторонам дороги поднимались высокие серые скелеты тополей. Когда шум его шагов умолк, он услышал слабый лепет текущей воды. Стоя тихо посреди дороги, он чувствовал, как волнение его понемногу утихает. Он несколько раз произнес вслух тихим голосом: «Ты непроходимый дурак, Джон Эндрюс». И медленно направился обратно в деревню.
V
Эндрюс почувствовал, что его обнимает за плечи чья-то рука.
– Я чертовски долго искал тебя, Энди! – произнес ему в ухо Крисфилд, пробуждая его от грез, в которые он погрузился. Он чувствовал на своем лице дыхание Крисфилда, отдававшее коньяком.
– Я уезжаю завтра в Париж, Крис, – сказал Эндрюс.
– Знаю, брат, знаю. Вот потому-то я так и хотел поговорить с тобой… Зачем тебе ехать в Париж? Почему ты не хочешь отправиться с нами в Германию? Я слыхал, что они живут там по-царски.
– Ладно, – сказал Эндрюс, – пойдем-ка в заднюю комнату к Горинетте.
Крисфилд висел на его плече, нетвердо идя рядом. Пролезая через дыру в изгороди, он споткнулся и чуть не упал, увлекая за собой Эндрюса. Они расхохотались и, все еще смеясь, вошли в темную комнату, где у очага сидела краснолицая женщина со своим ребенком. Огня не было, и комната освещалась мерцанием редких языков, вспыхивавших в маленькой кучке деревянного угля. Когда оба солдата ввалились в комнату, ребенок пронзительно закричал. Женщина встала и, не переставая машинально уговаривать ребенка, вышла, чтобы принести огня и вина.
Эндрюс рассматривал при свете очага лицо Крисфилда. Щеки его успели уже утратить ту легкую детскую округлость, которую они имели, когда Эндрюс впервые заговорил с ним, подметая папиросные окурки в учебном лагере.
– Говорю тебе, брат, что ты должен поехать с нами в Германию! В Париже ничего нет, кроме шлюх.
– Дело в том, Крис, что я совсем не хочу жить как царь, или как сержант, или как генерал-майор… Я хочу жить как Джон Эндрюс!
– Что ты будешь делать в Париже, Энди?
– Заниматься музыкой.
– А вдруг пойду это я когда-нибудь в киношку и, когда зажгут свет, увижу, что на фортепьянах нажаривает не кто другой, как мой старый дружище Энди!
– Может быть… Как тебе нравится быть капралом, Крис?
– О, не знаю! – Крисфилд сплюнул на пол между ног. – Забавно, не правда ли? Мы с тобой были добрыми друзьями раньше… Должно быть, это все чин…
Эндрюс ничего не ответил.
Крисфилд сидел молча, устремив глаза на огонь.
– А я все-таки прикончил его. Черт, легко вышло!
– Что ты хочешь сказать?
– Да вот прикончил – и все тут.
– Ты говоришь о…
Крисфилд кивнул головой.
– Гм! В Аргоннских лесах, – пояснил он.
Эндрюс ничего не сказал. Он почувствовал вдруг сильную усталость. Он вспомнил людей, которых видел мертвыми.
– Я не думал, что это будет так легко, – сказал Крисфилд.
В дверях кухни показалась женщина со свечой в руке. Крисфилд вдруг замолчал.
– Завтра я уезжаю в Париж! – пылко воскликнул Эндрюс. – Это конец солдатчины для меня!
– А я уверен, что мы повеселимся в Германии, Энди. Сержант сказал, что мы отправляемся в Конб… как это?
– Кобленц.
Крисфилд налил стакан вина и выпил его. Он причмокнул губами и вытер рот тыльной стороной руки.
– Помнишь, Энди, как мы выметали окурки в учебном лагере, когда встретились друг с другом в первый раз?
– Много воды утекло с тех пор.
– Я так думаю, что мы больше никогда не встретимся?
– Почему бы нет, черт возьми?
Они снова замолчали, глядя на потухающие угли в камине. Женщина стояла в тусклом свете свечи, уперев руки в бока, и пристально смотрела на них.
– Я так думаю, что парень просто не будет знать, куда деваться, если выйдет из армии. Как по-твоему, Энди?
– До свиданья, Крис, я ухожу! – резко сказал Эндрюс, вскакивая.
– Прощай, Энди, старина, я заплачу за вино!
– Спасибо, Крис!
Эндрюс вышел за дверь. Шел холодный колючий дождь. Он поднял воротник шинели и побежал по грязной деревенской улице в казарму.
VI
В противоположном углу купе Эндрюс увидел Уолтерса, который спал, скорчившись и глубоко надвинув на глаза фуражку. Рот его был открыт, и голова качалась от тряски поезда. Колпак, закрывавший фонарь, погружал купе в темно-синюю мглу, которая заставляла ночное небо за окном и очертания скользящих мимо, развертывающихся и пляшущих деревьев казаться очень близкими к ним. Эндрюс не чувствовал желания спать; он сидел так уже давно, прислонившись головой к раме окна, глядя на проносящиеся тени, случайные, пролетающие мимо красно-зеленые огни и сверкание станций, вспыхивающих на минуту и теряющихся снова среди темных силуэтов неосвещенных домов, скелетов деревьев и черных холмов. Он думал о том, что все эпохи его жизни отмечались ночной ездой в поезде. Грохот и тряска колес заставляли кровь быстрее пробегать по жилам, острее чувствовать постукивание поезда, оставляющего за собой поля, деревни и дома, откладывающего мили за милями между прошлым и будущим. Он открыл окно; порывы холодного ночного воздуха и легкий запах пара и угольного дыма защекотали его ноздри, волнуя его, как улыбка на незнакомом лице, замеченная мельком в уличной толпе. Он не думал о том, что оставил позади, и напрягал глаза, чтобы разглядеть сквозь темноту ту яркую жизнь, которой он заживет в будущем. Уныние и скука миновали. Теперь он мог работать, слушать музыку и приобретать друзей. Он дышал полной грудью; горячие волны бодрости, казалось, беспрерывно пробегали от его легких и горла к кончикам пальцев и вниз по телу к мускулам ног. Он посмотрел на часы: двенадцать часов. В шесть он будет в Париже: еще шесть часов он просидит здесь, глядя на скользящие тени деревьев, чувствуя в своей крови горячий трепет поезда, радуясь каждой миле, которая увеличивает его расстояние от прошлого.
