Отсюда он вышел к маленькому пруду, где плавали большие целлулоидные лебеди. Через пруд был переброшен мост с надписью «Лагерь Конфетка». Он прошел по мосту и очутился на тропинке, которая уткнулась в греческий храм Эроса. Сам бог лежал ничком в куче старых газет и бутылок.
Со ступеней храма он разглядел вдалеке дорогу, обсаженную черными ломбардскими тополями. На ней он и потерял кирасир. Он двинулся сквозь чащу колючих кустов, старых задников, железного хлама, миновал остов цеппелина, бамбуковый частокол, саманный форт, деревянного троянского коня, лестничный марш барочного дворца, начинавшийся в клумбе бурьяна и кончавшийся в ветвях дуба, часть станции «14-я улица» нью-йоркской надземной железной дороги, голландскую ветряную мельницу, скелет динозавра, надводную часть «Мерримака», угол храма майя и наконец вышел на дорогу.
Он запыхался. Он сел под тополем на камень, сделанный из коричневого гипса, и снял пиджак. Дул свежий ветерок, и вскоре ему стало легче.
В последнее время он начал думать не только о Домье и Гойе, но и о некоторых итальянских художниках XVII и XVIII веков, о Сальваторе Роза, Франческо Гварди и Монсю Дезидерио — живописцах Упадка и Тайны. Глядя теперь с холма, он видел композиции, которые можно было бы прямо составить из калабрийских работ Роза. Тут были полуразрушенные здания, разбитые памятники, выглядывавшие из-за громадных скрученных деревьев, чьи обнаженные корни корчились на иссохшей земле, и из-за кустов, покрытых не цветами или ягодами, а целым арсеналом сабель, пик и крючьев.
Для Гварди и Дезидерио тут были мосты, переброшенные над ничем, скульптуры среди деревьев, дворцы, казавшиеся мраморными, пока целый каменный портик не начинал хлопать на легком ветру. Были здесь и фигуры. Метрах в ста от Тода мужчина в котелке, сонно прислонясь к позолоченной корме венецианского барка, чистил яблоко. Еще дальше уборщица на приставной лестнице намыливала щеткой лицо десятиметрового Будды.
Он сошел с дороги и взобрался на гребень холма, чтобы взглянуть на ту сторону. Под ним лежал пустырь — пять гектаров дурнишника, среди которого там и сям торчали пучки подсолнухов и кусты. В центре поля возвышалась гигантская груда декораций, задников и реквизита. На глазах у него десятитонный грузовик добавил к ней еще партию. Это была конечная свалка. Он вспомнил «Саргассово море» Дженвер. Подобно тому как этот воображаемый водоем запечатлел в себе всю историю цивилизации в виде морского кладбища, участок внизу являл ее в виде свалки снов. Саргассово море фантазии! И свалка росла непрерывно, ибо не было сна на плаву, который рано или поздно не попал бы сюда — после того, как его сделали фотогеничным при помощи гипса, холста, дранки и краски. Многие суда, затонув, так и не попадают в Саргассово море; но ни один сон не исчезает бесследно. Где-то тревожит он какого-то несчастного человека, и в один прекрасный день, когда это станет ему невтерпеж, сон воспроизведут на съемочной площадке.
Когда он увидел в небе красное зарево и услышал орудийные раскаты, он понял, что это — Ватерлоо. Из-за поворота вышли на рысях несколько кавалерийских полков. У них были каски и кирасы из черного картона, а в седельных кобурах — длинные кавалерийские пистолеты. Солдаты Виктора Гюго. Тод сам делал эскизы некоторых мундиров, в точности следуя описаниям «Отверженных».
Он пошел за ними. Вскоре его обогнала конница Лефевра-Денуэтта, за которой проследовал полк gendarmes d'elite, несколько рот егерей гвардии и летучий отряд улан Рембо.
Они, очевидно, стягивались для гибельной атаки на Ла-Э-Сен. Сценария Тод не читал и думал — интересно, был ли вчера дождь? Поспеют ли Груши и Блюхер? Гротенстайн, продюсер, мог все изменить.
Пушечная пальба становилась все громче, и красный веер в небе разгорался. Долетел сладковатый, едкий запах вхолостую сожженного пороха. Он может опоздать, и битва кончится. Тод побежал. Он одолел косогор за крутым поворотом дороги, и перед ним открылась широкая равнина, покрытая войсками начала XIX века — в ярких нарядных мундирах, доставлявших ему столько удовольствия в детстве, когда он часами разглядывал солдат в старом словаре. На дальнем краю поля он увидел огромный бугор, вокруг которого стояли англичане с союзниками. Это было плато Мон-Сен-Жан, и они готовились храбро защищать его. Оно было еще не вполне закончено и кишело бутафорами, рабочими-постановщиками, плотниками, малярами.
Тод наблюдал из-под эвкалипта, прячась за вывеской «„Ватерлоо" — постановка Чарльза Г. Гротенстайна». Невдалеке юноша в старательно разорванном мундире конной гвардии репетировал с ассистентом режиссера свою роль.
«Vive I'Empereur!» — кричал молодой человек, потом хватался за грудь и падал мертвым. Ассистенту было трудно угодить, и он заставлял молодого человека повторять сцену снова и снова.
В центре поля битва развивалась очень живо. Британцам и их союзникам, по-видимому, приходилось туго. Принца Оранского, командовавшего центром, Хилла на правом крыле и Пиктона на левом сильно теснили французские ветераны. Отчаянному и неустрашимому принцу достался особенно тяжелый участок. Сквозь шум сражения прорывались его хриплые возгласы, обращенные к голландо-бельгийцам: «Нассау! Брауншвейг! Не отступать!» Тем не менее отступление началось. Хилл тоже отошел. Генералу Пиктону французы прострелили голову, и он вернулся в свою уборную. Альтен пал, сраженный саблей, и тоже удалился. Знамя Люнебургского батальона, которое нес представитель династии пфальцграфов Цвайбрюкенских, было захвачено кинозвездой-подростком в мундире парижского барабанщика. Шотландские Серые драгуны полегли, как один, и ушли переодеваться в другие мундиры. Тяжелых драгун Понсонби тоже изрубили в лапшу. М-ру Гротенстайну предстояло получить большой счет от Западной костюмерной компании.
Ни Наполеона, ни Веллингтона не было видно. В отсутствие Веллингтона союзниками командовал один из помрежей, мистер Крейн. Он усилил центр одной бригадой Шассе и одной бригадой Винка. На подкрепление им он бросил брауншвейгскую пехоту, валлийских стрелков, девонширское ополчение и ганноверскую легкую кавалерию в плоских кожаных касках с развевающимися конскими хвостами.
С французской стороны мужчина в клетчатой кепке приказал кирасирам Мило захватить Мон-Сен-Жан. С саблями в зубах и пистолетами в руках они бросились на приступ. Это было страшное зрелище.
Мужчина в клетчатой кепке совершил роковую ошибку. Мон-Сен - Жан не успели достроить. Еще не просохла краска и не все стойки были подведены. Из-за густого пушечного дыма он не разглядел, что над холмом еще трудятся бутафоры, постановщики и плотники.
Это была классическая ошибка, подумал Тод, не хуже наполеоновской. В тот раз она произошла по другой причине. Император приказал кирасирам штурмовать Мон-Сен-Жан, не зная, что у подножия скрыт глубокий ров, ставший ловушкой для его тяжелой кавалерии. Это было несчастьем для Франции, началом конца.
На этот раз та же ошибка привела к другому исходу. Ватерлоо, вместо того чтобы стать концом Великой Армии, закончилась вничью. Ни та, ни другая сторона не одержала победы, и завтра надо было сражаться сызнова. Большие потери, однако, понесла страховая компания, которой предстояло возместить ущерб работникам. Мужчина в клетчатой кепке был отправлен м-ром Гротенстайном на живодерню, как некогда Бонапарт на Святую Елену.
