– Сначала я хочу рассказать вам коротко о себе.
И стала рассказывать. Коротко, минут пятнадцать. Публика в аудитории сидела вежливая, слушала молча, хотя и понимала, что дама пришла быть выслушанной. То там, то здесь в своей пространной биографии она намекала на особые отношения с Сергеем Донатовичем. Дама играла смущенно ресницами, хихикала и приговаривала, вытягивая на короткой шее голову вперед: «Ну вы панимаице…» Хотя, если судить по даминой внешности, она вполне могла тетешкать на коленях маленького Сережу Довлатова. К вопросу своему она так и не подошла, потому что из середины зала вдруг раздался возмущенный ропот другой дамы, тоже с челочкой и хвостиком – ну как будто она сестра дамы номер один. Дама номер два возмутилась, мол, сколько можно, мол, так ей и времени не хватит задать свой вопрос. Она тоже в связи с габаритами долго выбиралась со своего места и наконец, спустя полгода или больше– так мы устали ждать, выпрямилась и торжественно, страстно педалируя, с расстановкой и некоторым надрывом произнесла:
– Я – ТОЖЕ ОЧЕНЬ! ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ! поклонница Сергея Довлатова.
Дальше уже никто ничего не слушал – все давились смехом, хлюпали носами, похрюкивая и утирая слезы. Потому что эта поклонница Сергея Донатовича действительно была очень большая! Самая большая. Килограммов сто тридцать и росту гренадерского. Ей тоже не дали рассказать о себе, хотя год и место своего рождения она все-таки успела сообщить. Про год наврала.
А уж когда ведущая, прелестная Диана, обаятельно грассируя, сказала: «Нас, агхгмян и евгхгеев, гхгоднит много общего…» – тут, уж думаю, и сам Сергей Донатович Довлатов, чье присутствие мы все ощущали на этом «круглом», но прямоугольном столе, «мысленно достал авторучку»…
В гостях у Параджанова
А потом было еще одно утро, и мы поехали в музей Параджанова. Я уже упоминала, что, когда мы только собирались в Армению, один хороший человек написал мне исчерпывающе лаконично:
«Музей Параджанова. Обязательно».
Мы взяли такси и сказали водителю:
– Музей Параджанова. Обязательно. Вы знаете, как проехать в музей Параджанова?
Водитель обернулся к нам всем корпусом, всхлопнул ладонями и, помахивая перед нами пальцами, собранными в горстку, возмущаясь лицом – яркими глазами, густыми бровями, вскрикнул обиженно:
– Я ни знаю музэй Параджяанов? Я? ни знаю?! Щас висажу вас тут всех совсээм! А сам поеду впирёоод! Я не знаю музей Параджанов, они гаварят, я ни знаю… Пааехали, пакажу вам, как я ни знаю Параджяанов… – постепенно затихая, ворчал таксист.
Мы ехали и молчали. Боялись нового взрыва его возмущения. Он вдруг обернулся к нам, но не было на лице ни следа возмущения и обиды, а только скорбь и уныние.
– А вот в этам доооми жил наш Фрунзик, – тихо, призывая к вниманию, покачивая указательным пальцем, сказал наш водитель. Он даже не спросил: «Знаете Фрунзик?» Он даже мысли не допустил, что мы не знаем, кто такой Фрунзик.
Мы закивали, потому что поняли, что в «этам доооми» жил одинокий и печальный, обаятельный и необыкновенный, великий артист Фрунзик Мкртчан.
Помню, как в одном интервью он сказал о грузинах примерно следующее:
– Я не люблю слово «дружба», я люблю слово «брат». Мы – братья. Мы – чокнутые братья.
И такой он был на том видео безрадостный. И на лице его уже была печать его скорого ухода. Боже мой, как я страстно хотела в тот момент быть грузином. Чтобы называться чокнутым братом Фрунзика Мкртчана. Не только потому, что он гениальный артист, а чтобы он не был так одинок и несчастен.
Мы посмотрели сначала на окно квартиры, где жил Фрунзик Мкртчан, потом прищурились и смотрели далеко-далеко, куда указала своей балетной длинной рукой Наринэ, – и вдруг увидели вершину древней как мир горы Арарат. Я смотрела на эту великую древнюю гору и почему-то думала не о вечном, не о великом, а о своих детях. В детстве они оба грассировали, смешно напевая следом за учителем-логопедом: «На горрррэ Аррррарат вырррос сладкий, сочный виногррррад». Хотя… Почему не о вечном? Почему не о великом? Мои дети еще совсем юны, они, уверена, продлят нашу фамилию в вечности, и кто-то из них, моих прапраправнуков, тоже приедет сюда в Армению и увидит эту великую гору. А затем мы вошли в музей Параджанова.
* * *
Признаюсь, я ужасно боялась, что мне не понравится, что я не пойму Сергея Параджанова. И буду обижаться и злиться сама на себя и придумывать, как мне дальше жить и что изучать, чтобы понимать его признанное всем миром искусство.
А ничего подобного! Ничего подобного.
Я бы там осталась жить, в этом музее, так мне все было близко, понятно, так все трогало душу, как будто в прошлой жизни, или когда, я все это видела, я там была и просто вернулась опять.
Директор музея Завен Саркисян, увидев наши радостные, ошалевшие от предвкушения лица, денег с нас не взял и экскурсию по дому возглавил сам. Верней, это была не экскурсия. У меня было абсолютное ощущение, что мы – гости Параджанова и принимает нас просто его друг, Завен Саркисян. Тем более что говорил он так, как будто все великое и удивительное, жестокое и несправедливое свершилось с Сергеем Параджановым только вчера.
Его дом – это древний сундук с чудесами. Это волшебное зеркало, где ты видишь отражение всей жизни гениального, неудобного, странного, временами невыносимого, робкого, нелепого и одновременно многими обожаемого человека, его жизни прошедшей и жизни нынешней. Потому что в доме этом гостит его беспокойная душа и присутствие ее чувствуется по неожиданным, столь любимым Сергеем Параджановым представлениям, которые он для вас устраивает. Этот дом и вправду зеркало, да. Ты бродишь по комнатам, проходя сквозь арки, вглядываешься в объемные коллажи, где сочетается несочетаемое, но одно без другого безжизненное, а вместе – живое. Ты разглядываешь один коллаж за другим, и вдруг – ой! – видишь себя, сначала не понимая, что это ты, обнаруживаешь себя в окружении неслучайных магических предметов, видишь себя как на картине в раме зеркала, среди расположенных на его поверхности несочетаемых предметов и понимаешь, что твой расфокусированный удивленный взгляд, слезы твои и плавающая растроганная улыбка органично вписываются и становятся частью коллажа, где ты стоишь в самом центре и ловишь в отражении недоверчивый взгляд самого Параджанова, в упор глядящего на тебя с висящего на противополжной стороне зала портрета. Коллаж, где ты растерянно проводишь ладонью по лбу, как будто заводишь механизм в старинной шкатулке с парижского блошиного рынка. И рядом с тобой чуть наклонившийся вперед манекен в холщовой сорочке и старой шляпе вот-вот поднимет голову, разминая уставшую шею, а шляпа с легким шорохом упадет, и выражение лица Параджанова над твоей макушкой сменится от печального и сурового к веселому и ласковому. А еще за твоей спиной в том же зеркале отражается стеклянная дверь и почему-то синяя, ярко-синяя нескончаемо длинная галерея с инопланетными бровастыми большеглазыми лицами и нежными беззащитными осликами на эскизах мастера. И много воздуха вокруг, много прохладного свежего воздуха. И вместе с этим всем магическим вокруг тебя ты становишься частью этого колдовского дома, где несочетаемое сочетается.
