— Да, — снова кивнул Шрудель и заработал челюстями.
— Нам всем казалось, после той твоей заметки про Брежнева, что ты другой.
— О-о-о! — взвыл Шрудель, бросая бутерброд на блюдце, — так и знал, что этим кончится! Сколько раз говорить! Это не я, это наборщик пропустил букву «р». Если считаете, что он это сделал умышленно, — идите к нему, он вам все подпишет. Только проследите, чтоб он в своей подписи пару букв не пропустил невзначай. А то, может, он — Коркин, а диссидентом сделают какого-нибудь невинного Кокина.
Дерюгин хотел что-то добавить, но Шрудель встал из-за стола.
— Все, все, — торопливо затараторил он. — Давай, Андрюш. Был рад тебя видеть.
Гость пару секунд потоптался на месте то ли из вежливости, то ли на что-то надеясь, а затем, подталкиваемый Шруделем, ушел, кивнув на прощание Грише.
— Не люблю я этого всего, — сказал Шрудель, возвращаясь на кухню. — Я в глаза этого Кузьменко не видел, может, он — мудак последний, а я почему-то должен его защищать. Кстати, на этих списочников я тоже насмотрелся. В прошлом году была история — ходил тут некто Штульман. И все какие-то письма просил подписать: то в защиту одного, то в защиту другого. До сих пор никто не знает, чем он по жизни занимался, то ли поэт, то ли просто жулик. Скорее всего, и то, и то. Вот это был фрукт. Набирал до двух сотен подписей, причем все сплошь солидные люди. Потом типа эти письма на Запад переправлял. Ну, и все подписанты тряслись, думали, что великое дело делают — некоторые даже заранее готовили мешки с носками и зубной щеткой — мол, не сегодня завтра загребут.
— И в чем фишка?
— Какая фишка? Суть? А суть в том, что никого почему-то не гребли. Зато счастья море. Протест протестом, но, когда не попадаешься, удовольствие двойное. Правда, плюс некоторая тревога, но к этому виду тревоги у нас каждый второй привыкший. Ну, вот… А потом кто-то из подписантов не выдержал, связался с западными голосами, мол, мы тут в поте лица письма какие-то подписываем, а никакой реакции нет, чем вы там вообще занимаетесь? И оказалось, что никаких писем там в глаза не видели.
— То есть как?
— То есть так. Штульман ни-ку-да ни-че-го не переправлял. Просто собирал подписи, а потом спускал все это дело в унитаз.
— Зачем?!
— Откуда я знаю? — пожал плечами Шрудель. — Может, хобби у него такое было. Имеет человек право на хобби или нет? И потом, что ты заладил, как маленький — «зачем?» да «почему?». Великое ж дело творил этот Штульман. Ты только вдумайся. Делал людей счастливыми, причем самым безопасным способом. Никто не чувствовал себя бессердечной продажной тварью, все искренне верили, что диссиденствуют, письма какие-то подписывают, совестью не торгуют. При этом никаких последствий. Можно сказать, преступление без наказания.
— А потом?
— Потом Штульман уехал в Америку.
— С чего вдруг?
— Да выперли его. Хотя, скорее всего, он к этому сознательно шел. Я ж говорю, тот еще жук был. Вышел на майскую демонстрацию с плакатом «Счастье — это трудиться на благо своей исторической Родины!». Так и шел, пока кто-то зоркий не обратил внимание на прилагательное. Ну, он и уехал. Правда, не на историческую родину, а в Америку. И оказалось, что парочку писем с подписями он все-таки приберег. А теперь представь — письмо в защиту какого-нибудь академика, а там что не имя, то мирового уровня, а первым в списке смелый Штульман. Кто такой, никто не знает, но ведь стоит же первым. В общем, стал там большим человеком. По слухам, на «Голосе Америки» русским отделом заведует. А как же! Главный диссидент! Получается, и людям помог, и себя не обидел. Вот это стиль. Это я понимаю.
— Зато этот на тебя, кажется, обиделся, — заметил Гриша.
— Кто?! Андрей? Я тебя умоляю, — поморщился Шрудель, — он через месяц снова ко мне явится с каким-нибудь очередным списком. А все его прощальные монологи я сто раз слышал. В прошлый раз он вообще сказал, что больше мне руки не подаст. Соврал, как видишь.
Кажется, Шрудель был даже разочарован такой непоследовательностью Дерюгина.
— Зачем же он ходит, если заранее знает, что ты ничего не подпишешь?
— Как зачем? — искренне удивился Шрудель. — Ну ты даешь! Так надо. Так принято. Я, например, знаю, что Синюшников мне никогда в долг не даст, но все равно ж прошу. А он всегда говорит: «У меня нет, старик». Это правила игры.
— Может, у него и вправду нет, когда ты просишь?
— Скорее всего, так и есть. Это неважно.
Очередной логический выверт Шруделя поставил Гришу в тупик.
— Ты пойми, Гриш, я не против диссидентов — пусть бродят со списками. Они тоже часть игры. Просто Хрущев им мозги сдвинул. Они решили, что раз Сталин умер, правил больше нет, а есть свобода. А правила всегда есть, просто они меняются. Вот сейчас, когда Хрущев исчез, они это начали понимать и постепенно вырабатывают свои правила. И ради бога.
— А у тебя какие правила?
— Слушай, Алиса в Стране чудес, — разозлился Шрудель, — может, закончим пресс-конференцию и пойдем уже по делам?
— А у нас есть дела?
— Конечно.
— Что значит «конечно»? — возмутился Гриша. — Ты же сам мне до этого предлагал в кино сходить!
— Ну, да. Предлагал. Если бы ты пошел, я бы пошел с тобой. Это и были бы дела. А раз ты не пошел, значит, у нас другие дела. Чего тут непонятного?
«Да все!» — мысленно закричал Гриша, но вслух ничего не сказал, ибо втайне все еще надеялся постичь логику окружающей его реальности.
«Если бы я был в стране чудес, то Шрудель был бы, видимо, чеширским котом, — подумал он. — У него всегда все поразительно логично и просто».
— Но прежде чем мы пойдем, — неожиданно прервал Гришины мысли Шрудель, — давай-ка кое-что проясним. Как говорится, без экивоков.
— В к-к-каком смысле? — слегка заикаясь, спросил Гриша, подумав про себя: «Все, я влип. Поставил не на того. Шрудель — агент КГБ».
— В таком смысле, что я, конечно, люблю выпить, но мозги пока еще не пропил. Вчера я был сильно нетрезв, поэтому ты здесь. Я, конечно, частенько приводил странных людей, странность которых, правда, чаще всего объяснялась их принадлежностью к женскому полу, но всему же есть предел. Версия с израильским шпионом, увы, меня совершенно не удовлетворяет. Ни меня, ни мое любопытство. И потому скажи мне, Григорий, что ты, кто ты и откуда.
Гриша куснул губу и испытующе посмотрел на Шруделя. Тот быстро просек его сомнения.
— Один тот факт, что ты подозреваешь меня, живущего вот в этом, — тут он обвел глазами убогую кухню, — и общающегося с теми, кого ты видел вчера, в сотрудничестве с органами, говорит о том, что ты либо не шибко проницателен, либо не совсем отсюда. А тогда откуда? Ну, давай-давай, колись. У тебя в сумке столько всяких штучек, что…
Тут он поскреб подбородок и, наклонившись через стол, добавил почти интимным шепотом:
