Он снял свои болгарские солнцезащитные очки и решительно вошел в помещение кассы. Гриша шмыгнул следом.
— Здравствуйте, — сказал Шрудель кассирше и коротко взмахнул перед окошком своей журналисткой корочкой, не дав той ни малейшего шанса осмотреть удостоверение. После чего добавил уверенной скороговоркой:
— Владимир Шрудель. Газета «Комсомольская правда». Делаем материал по поводу архитектурных достопримечательностей столицы.
Гриша подумал, что у его друга просто врожденный актерский талант — он умудрился произнести эту фразу так, что сразу стало ясно: он никакой не журналист, но кто именно, не имеет права говорить. Что-то такое туманное и слегка зловещее.
Для поддержания общего эффекта Гриша решил нахмуриться еще сильнее.
— Тогда я позову администратора, — испуганно пробормотала кассирша, глядя то на одного, то на другого.
— Не стоит, — сурово, но вежливо остановил ее Шрудель.
— А что именно вы хотите посмотреть?
— Мы с коллегой хотели бы осмотреть подземный проход, который здесь, по нашим сведениям, имеется.
Шрудель сделал небольшой акцент на словах «нашим сведениям», чем окончательно парализовал волю кассирши. После чего придавил жертву тяжелым и многозначительным взглядом.
— А-а-а… — протянула та каким-то сдавленным голосом, словно ее действительно чем-то придавили. — Конечно.
Она встала и открыла гостям дверь. Шрудель обернулся и незаметно подмигнул Грише.
Из подвала пахнуло подземельной сыростью. Кассирша щелкнула выключателем и пропустила журналистов в подвал.
— Дальше мы сами, — не терпящим возражения тоном сказал Шрудель.
Кассирша, как загипнотизированная, вернулась на свое место.
Гриша и Шрудель сделали несколько шагов вперед, вошли в очередную дверь и наконец стали спускаться по ступенькам вниз.
— Ну что, похоже? — спросил Шрудель почему-то шепотом.
— На что?
— Ну, на то, что было.
— Похоже. Только ощущения не те.
— Ощущения могу организовать.
— Это как?
— Можно выключить свет. В темноте переломаем руки и ноги, и будут ощущения.
— Очень смешно.
Они прошли весь коридор, лавируя между макулатурными подшивками и кинопленочными коробками.
— Ну что? — снова шепнул Шрудель. — Мы подходим к финальной части путешествия. Готов ли ты, мой юный друг?
Гриша ничего не сказал, а только обогнал Шруделя, поднялся по лестнице и решительно толкнул дверь. В лицо брызнул свет, и Гриша невольно зажмурился. Через пару секунд они стояли в предбаннике перед входом в фойе.
— Здравствуй, будущее! — театрально всплеснул руками Шрудель и стал мотать головой, ища в обстановке что-то необычное. — Я прибыл к тебе… эээ… я прибыл в тебя… Я приветствую тебя, светлое будущее…
— Ну, ты глянь! — раздался чей-то ворчливый голос. — С утра поддали и давай фулюганить!
Только сейчас друзья заметили уборщицу, которая возила в углу мокрой тряпкой.
— Ну что уставились? — недовольно буркнула она, выпрямившись. — Сейчас дружинников позову, будет вам «светлое будущее». Ну как будущее… Пятнадцать суток точно.
— В твоем времени дружинники есть? — шепнул Шрудель Грише.
— Не-а.
— Понятно.
— Вы закончили осмотр, товарищи? — возникла в дверях знакомая кассирша.
— Да, — после небольшой паузы кивнул Шрудель. — Спасибо.
— Куда теперь? — спросил Гриша, когда они вышли на улицу. Говорить о неудаче не хотелось. Тем более что он чувствовал себя как бы даже слегка виноватым, словно обманул Шруделя.
— В театр, конечно, — ответил Шрудель, не поворачивая головы.
— Что значит «конечно»? Других вариантов, что ли, нет? Да и потом, — какой театр в три дня?
— Старик, — с досадой почесал щетину Шрудель, — давай мыслить логически.
«Сейчас начнется триумф логики», — подумал Гриша, но без раздражения.
— В кино ты идти отказался. В читальный зал ты вроде не собирался. Большой любви к классической музыке, опере и балету я у тебя что-то не заметил. В гости нас никто не звал. Операция по перемещению во времени провалилась. Остается что? Правильно! Театр.
— Вообще-то много чего еще остается, мистер Холмс, — хмыкнул Гриша, судорожно соображая, куда еще можно было бы пойти, но как назло ничего не приходило на ум. Наконец, он вспомнил самый простой вариант.
— А в редакцию нас тоже никто не звал?
— Редакция — это святое, — уважительно качнул головой Шрудель. — Но не надо быть святее папы римского. Мы — творческая составляющая редакции. Это значит, что наша задача — набираться впечатлений и вдохновения. А в четырех стенах этого не сделать. Так что остается что? Правильно. Театр.
— Ну, хорошо, — сказал Гриша, поняв, что спорить со Шруделем бессмысленно. — Театр так театр. И на что мы идем?
— Какая-то труппа из Душанбе на гастроли приехала.
— А что играют?
— «Приключения Буратино».
— Ты шутишь? — засмеялся Гриша. — Мы что, на детский спектакль идем?
— А тебе что, Солженицына подавай? — огрызнулся Шрудель.
Гриша хотел что-то возразить, но ему вдруг стало лень: Душанбе так Душанбе, Буратино так Буратино. Его больше волновал провал с «Иллюзионом». Что-то тут не совпало, но что?
Около Театра сатиры, где проходили гастроли театра из Душанбе, вопреки ожиданиям Гриши, который был уверен, что они будут единственными зрителями в этот жаркий летний день, творилось что-то невообразимое. Уже от метро их начали теребить, спрашивая лишний билетик. Шрудель, поправляя темные очки, вежливо отстранял надоедливых попрошаек и гордо шагал сквозь толпу, изредка вызволяя приятеля из цепких рук желающих попасть на спектакль. Поразительно, но в бурлящей толпе, которая по мере приближения к театру превращалась в тягучее болото, не было ни одного детского лица.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Гриша. — Спектакль «Приключения Буратино», а вокруг одни взрослые.
— Шутишь, что ли? — хмыкнул Шрудель, орудуя локтями. — Откуда ж тут взяться детям? Это же детский спектакль!
Логика его была не более безумной, чем обычно, но всякому безумию есть предел.
— Я, наверное, чего-то не догоняю, — сказал Гриша, стараясь не раздражаться, — но детские спектакли обычно для детей делаются. Иначе зачем их так называть?
— Ну, ты даешь, старик, — искренне удивился Шрудель. — Ты прямо сам как дитё. Когда это прилагательное «детский» в СССР означало «для детей»? Это, может, у вас там все наоборот. А у нас все правильно.
