Вспышка № 3: Яд (12 апреля, 404 года назад)
Граф понимал, что жить ему осталось недолго. Можно тешить себя мыслью, что он ошибается, но это было бы наивно для человека его возраста и опыта. На своем веку он повидал достаточно отравленных – и прекрасно знал, как действуют яды. Ноги отнялись, превратившись в тяжелые бревна – как он ни старался, не мог пошевелить даже мизинцем ступни. Руки, подобно неуклюжим крючьям, едва двигались – он не мог заставить себя встать и позвонить в колокол у стены, чтобы его звук услышали слуги наверху. Какое уж встать – даже сползти с постели и продвинуться пару локтей до низко висящего языка колокола его могучее тело не в состоянии. Что это за яд? Где и когда ему умудрились влить адскую смесь, которая сейчас неумолимо высасывает из него последние жизненные соки? Красное вино, что он пил за обедом? Может быть… странный, горьковатый привкус… или бок дикого кабана, запеченный в пикантном соусе из лесного чеснока: его «аромат», как известно, отбивает запах любого яда. Прошло больше часа с тех пор, как он проснулся от острых болей в груди и животе. Несмотря на его истошные крики, никто не пришел к нему на помощь. По телу разливался противный, липкий холод, левая рука, шевелившаяся еще минуту назад, легла на простыню немощной, хилой плетью.
Внушительный замковый подвал, сплошь заполненный книгами, давным-давно стал вторым домом графа – он проводил там все свободное время, напрочь забыв про семью. Его лицо стало землистым от постоянного недостатка свежего воздуха, глаза – подслеповатыми из-за сумрака, разгоняемого тусклым пламенем свечей. Меркнущий взгляд умирающего выхватывал из темноты ряды наспех сколоченных полок с потрепанными книгами, сундуки, наполненные древними рукописями и манускриптами – они громоздились друг на друге, угрожая вот-вот обрушиться. Прямо на земляном полу сгрудились почерневшие римские доспехи с орлами, изъеденные ржавчиной короткие мечи центурионов – отдельно лежала гранитная голова августа Клавдия, смотревшего в его сторону слепыми белками глаз
[35]
. К плачущей сыростью стене прислонился кусок белого камня, напоминавший большую стрелу – обломок древнеегипетского обелиска, украшенного изображениями людей с головами шакалов. Немудрено, что вход в подвал замка был запрещен для всех, кроме самых близких родственников: за одно изображение человека с шакальей пастью можно запросто угодить под пристрастное разбирательство в святейшей инквизиции. На заляпанном чернилами столе, сделанном из цельных стволов деревьев, валялись гусиные перья, покоились покрытые пылью увеличительные стекла, трепетали страницы, вырванные с «мясом» из словарей с давно мертвыми языками. И толстые кипы пожелтевших листов, исписанные латынью – так, что он натер себе пером мозоль между большим и указательным пальцами.
В самом центре стола лежало оно – то, из-за чего он сейчас умирал. Шесть отлично сохранившихся каменных табличек с финикийскими письменами, заверенные печатью великого Карфагена. Он случайно наткнулся на них – у вечно пьяного мелкого торговца древностями, чья лавка располагалась в одном из самых захудалых кварталов Вены. Не зная настоящей цены, лавочник отдал «дьявольские таблички» почти даром, да еще и рад был, что спихнул «эту мерзость» с рук. На вопрос, откуда они взялись, торговец лишь пожал плечами: достались от отца, поменявшего их на бочонок водки у какого-то оборванца. Тогда, после падения к ногам нехристей южных крепостей, черные рынки Вены были наводнены ценностями из замков, разграбленных мародерами. Все последние годы он, не жалея здоровья, работал над этими письменами, подробно изучая под лупой каждый знак, проводил в подвале дни и ночи напролет, пытаясь понять значение таинственной клинописи. Им овладело жгучее любопытство: потерпев неудачу с расшифровкой египетских иероглифов, граф должен одержать победу на новом поприще. Надо ли удивляться, что с таким подходом его невероятное упорство было вознаграждено: после тысяч часов ночных бдений таблички открыли ему свою тайну. Тут бы и сказать, содрогаясь: «если б я только знал, никогда бы не прикоснулся к ним». Ерунда. Еще как бы прикоснулся. Ни один исследователь в мире, даже ценой собственной жизни, не отказался бы взять их в руки, лишь краем уха услышав заветные слова – ВЕЧНАЯ МОЛОДОСТЬ. Он помнил шок, который испытал, когда перевел самые первые строки. Выронил перо, разлил чернильницу – пришлось вытирать, пальцы покрылись фиолетовыми пятнами. Долго не мог успокоиться, руки ходили ходуном. Боже ты мой!
Мысли путались. Похоже, близится конец… он совершил огромную ошибку, решившись рассказать об открытой им тайне не тому, кому следовало. Даже великий кесарь Рудольф, старый ханжа, преисполненный показной набожности, без сомнений отринул бы веру, дабы заполучить секрет, скрытый под финикийскими знаками, темневшими на каменных плитках. Посмотрим правде в глаза – любой, хоть простолюдин, хоть герцог, без торга заплатит за тайну ВЕЧНОЙ МОЛОДОСТИ чужой кровью. Все кончено, он умирает, и теперь другой человек обладает рецептом «пожирателей душ» – он бездумно вверил ему эту тайну, не подумав о последствиях. Как тот распорядится полученными сведениями, уже ясно. Надо было поступать по-другому: в тот день, когда граф увидел то, что… Неважно. Жаль – он так и не успел закончить дело, не смог перевести две фразы в конце шестой таблички…
– Domine Jesu, dimitte nobis debita nostra
[36]
, – из последних сил прошептал умирающий граф, закрывая глаза – точнее, ему показалось, что прошептал. Его бескровные губы не дрогнули, испуская последний вздох. Оплывший огарок толстой сальной свечи отбрасывал колеблющуюся тень на вытянувшееся, строгое лицо мертвеца…
Глава тридцать четвертая
Авария
(23 февраля, четверг, середина дня)
Темно-синяя «Тойота» Каледина неслась по трехуровневой центральной развязке в районе Тверской, по русской привычке бесстыдно подрезая соседние машины и ревя мотором, словно реактивный самолет. Для верности Федор прилепил на крышу трехцветную мигалку, выданную Муравьевым, и теперь ему было плевать на городовых из дорожной полиции – хоть на встречную полосу выезжай. Надо срочно домой, включить подзарядку – батарейка в мобильном сдохла во время утреннего общения с Алисой, а она может позвонить в любой момент. Разговаривать же из офиса МВД после того, как содержание их с Антиповым беседы немедленно оказалось озвучено в выпуске теленовостей, Каледин считал небезопасным. Ко всему прочему, к полудню произошла еще одна «утечка» – на Главном канале показали шокирующий снимок разрезанной на куски Смелковой. Сразу выяснилось, что его автор – Лемешев. Начальство поднялось на дыбы, но разговор с Терентием не состоялся: через минуту ТВ передало с пометкой «срочно» – Муравьева и Антипова в воскресенье планируют скидывать с кремлевского крыльца, и им сразу стало не до внутренних разборок. Тем более вину конкретно Лемешева доказать было невозможно – фотобаза в департаменте полиции находилась в открытом доступе для всех сотрудников.
Далее в конторе начался полный хаос – все прощались, обменивались обогревателями и меховыми шапками, отдавали карточные долги, как перед смертью; зашел глубоко несчастный подпоручик Волин, сунув в руку Каледину пару бумажек. Убитая горем сексуальная секретарша Анфиса, разом превратившись в мымру с распухшим носом, мокрыми глазами и потекшей косметикой, в голос рыдала в коридоре. Недоброжелатели уже известили ее: на Камчатке из-за мороза нельзя носить короткие юбки.
