Еще я поняла, что виню и корю себя за то, в чем он меня даже не упрекает. И я повторяла: «Я недостойна этого человека, он не знает, какая я».
Но он знает. Знает! И это возвращает мне самоуважение и восстанавливает порушенную любовь к себе. Потому что если человек, который без малейших затруднений отыщет себе спутницу жизни на следующий же день после того, как мы расстанемся, хочет быть рядом со мной – то, значит, я чего-то стою. И не «чего-то», а – многого.
Я обнаружила, что снова могу спать с ним в одной постели, не чувствуя себя грязной, не считая, что совершаю предательство. Зато я чувствую, что меня любят, и знаю, что достойна этой любви.
Поднимаюсь с дивана и, подхватив свои вещи, иду в ванную, примыкающую к кабинету Якоба. Он знает, что видит меня голой в последний раз.
Процесс исцеления долог, продолжаю я, вернувшись. Могу предположить, что он испытывает те же чувства, однако уверена – Марианна хочет только, чтобы эта эскапада завершилась и она могла обнять его с прежней любовью и с прежней уверенностью.
– Да, но она не говорит мне ничего. Поняла, что имело место, и закрылась наглухо. Она никогда не была особенно ласкова, а сейчас вообще превратилась в какого-то робота, целиком и полностью уйдя в работу. Это ее способ бегства.
Оправляю юбку, надеваю туфли и, достав из сумки сверток, кладу его на стол перед Якобом.
– Что это?
Порошок.
– Не знал, что ты…
Тебе ничего и не надо знать, думаю я. Тебе не надо знать, как далеко я могу зайти в борьбе за человека, в которого была так смертельно влюблена. Страсть еще жива, но пламя ее с каждым днем все слабее. Знаю, что скоро оно угаснет совсем. Всякий разрыв болезнен, и эту боль я ощущаю каждой клеточкой своего существа. Мы в последний раз сегодня видимся наедине. Будем еще часто встречаться на званых вечерах и коктейлях, на выборах и пресс-конференциях, но никогда – так, как сейчас. Это было великолепно – заняться таким неуместным, таким несвоевременным сексом и завершить роман так, как мы его начали, – полностью растворяясь друг в друге. Я знала, что это было в последний раз; он – нет, но ничего не смог сказать.
– И что мне с этим делать?
Выбрось. Пакетик стоил мне довольно круглую сумму, но все равно – выбрось. И ты избавишь меня от порока.
Я не уточняю, какого именно порока. У него есть имя – Якоб Кёниг.
Вижу, как вытягивается от удивления его лицо, и улыбаюсь. Прощаюсь традиционными тремя поцелуйчиками и выхожу. В приемной поворачиваюсь к секретарю Якоба и машу ему ручкой. Он отводит взгляд, делая вид, что погружен в чтение бумаг, и едва бормочет «до свиданья».
Уже на улице звоню мужу и говорю, что Новый год хотела бы встретить дома, с детьми. Если же он непременно хочет куда-нибудь поехать, лучше будет приурочить это к Рождеству.
* * *
– Погуляем перед ужином?
Киваю, но не двигаюсь с места. Смотрю неотрывно на парк перед отелем и на освещенную закатным солнцем заснеженную вершину Юнгфрау.
Человеческий мозг устроен удивительно: мы забываем запах, пока не ощутим его снова, мы заглушаем голос памяти, пока не услышим его, и даже те чувства, что казались похороненными навечно, вдруг воскресают, оживают, когда мы оказываемся там, где когда-то испытал их впервые.
И я плыву по реке времени назад – в те дни, когда мы были в Интерлакене впервые. В ту пору мы жили в дешевом отельчике, ходили от одного озера к другому, и всякий раз нам казалось, что мы пролагаем новый путь. Мой муж участвовал в безумном марафоне, большая часть которого проходила по горам, а я гордилась его авантюрным духом, стремлением добиться невозможного, покорить немыслимое и потребовать от своего тела больше, чем оно может дать.
Он был не единственный сумасшедший: сюда понаехали люди со всех концов света; отели были переполнены, а в бесчисленных барах и ресторанах это маленького – всего пять тысяч жителей – городка по вечерам происходило братание. Не знаю, каков Интерлакен осенью, но вот так, при взгляде из окна, он кажется пустынным и далеким.
На этот раз мы поселились в лучшем отеле. У нас номер люкс. На столе – визитная карточка директора и в виде приветствия – бутылка шампанского, за которое мы уже принялись.
Муж окликает меня. И я, вернувшись к действительности, спускаюсь вместе с ним, выхожу на улицу, чтобы немного пройтись до наступления темноты.
* * *
Если он спросит, все ли хорошо, я скажу в ответ неправду, потому что не хочу омрачать его радость. Но беда в том, что мои душевные раны никак не желают затягиваться. Муж вспоминает, как однажды утром мы присели вон на ту лавочку выпить утренний кофе и к нам привязалась пара иностранцев-хиппи, просивших денег. Проходим мимо церкви, с колокольни доносится звон. Муж целует меня, и я отвечаю, изо всех сил стараясь скрыть, что чувствую. Вернее, чего не чувствую.
Мы идем, взявшись за руки, потому что холодно, а перчатки меня раздражают. Заворачиваем в симпатичный бар и выпиваем понемножку. В ларьке у трамвайной остановки муж покупает тот же сувенир, что покупал в прошлый раз, – зажигалку с логотипом города. В ту пору он курил и бегал на сверхдальние дистанции.
А сейчас – курить бросил, но считает, что с каждым днем дышит все хуже. Задыхается, когда мы идем быстрым шагом, а когда мы бегали по берегу озера в Ньоне, я заметила, что он выдыхается раньше, чем должен, как ни пытается это скрыть.
Вибрирует сотовый. Долго роюсь в сумке, отыскивая его. А когда наконец достаю, там уже дали отбой. На экране в категории «пропущенные» вижу имя моей подруги – той самой, что страдала от депрессии, а потом благодаря лекарствам вновь обрела радость жизни.
– Если хочешь отзвонить – пожалуйста.
Спрашиваю, зачем бы мне это делать. Его не устраивает мое общество? Хочет, чтобы нашу прогулку прервали люди, которым совершенно нечего делать, кроме как проводить целые часы в бессмысленных разговорах?
Мое раздражение передается ему. Может быть, это эффект бутылки шампанского, к которой мы присоединили только что две порции джина? Как ни странно, его досада успокаивает и расслабляет меня – значит, я опять становлюсь человеком со свойственными ему эмоциями и чувствами.
Замечаю, что Интерлакен странно выглядит без лыжных марафонов. Кажется городом-призраком.
– Здесь нет лыжной трассы.
И быть не может. Мы – посреди долины, с обеих сторон окруженной высоченными горами, а по краям – озерами.
Он заказывает еще две порции джина. Предлагаю переместиться в другой бар, но муж решил бороться с холодом с помощью спиртного. Давно уж мы не занимались этим.
– Да, я знаю, что прошло всего десять лет, но когда мы попали сюда впервые, я был молод. Мне было к чему стремиться, мне нравилось свободное пространство, а неизвестность меня не пугала. Неужели я так переменился?
