Как осуществить мечту? Глаза Элис рассказали, насколько она одинока рядом со своей матерью, время и смерть истомили ее. Элис была почти готова полюбить незнакомого, красивого Эсгара, переплатившего водителю. Следующие несколько дней необходимо проявлять крайнюю деликатность. По словам японцев, розу можно научить чему угодно, даже прорастать сквозь моллюска, но делать это надо с нежностью. Именно так я и собирался обращаться с Элис. Прислушиваться к ней, улыбаться, ухаживать, относиться к ней не как к богине, которую я встретил в семнадцать лет, а как к светлой печальной женщине, разменявшей четвертый десяток, слишком мудрой, чтобы поверить лести. Надо быть очень осторожным. Я должен примирить шипы своей жизни с изгибами ее сердца.
Скажете, это не похоже на любовь? Где морщинистый мальчик, со слезами на глазах прислушивавшийся к соседке с первого этажа? Тот, кто разводил ей огонь? Невинная чистая любовь так называемой юности? Скажете, это больше похоже на несчастное разбитое сердце? На месть?
Возможно. Однако, мои дорогие читатели, люди будущего, вы испытываете жалость. Мое тело может развиваться в обратную сторону, но мое сердце стареет, как и ваше. Простое юношеское желание правило мной, когда Элис сама была простой и юной; более сложная женщина требует более сложных чувств. Настоящая любовь всегда что-нибудь скрывает: утрату, тоску, легкую ненависть, в которой мы никогда не признаемся. Те из вас, кому хоть раз отказали или кого проигнорировали, меня поймут. Когда любимая наконец уступает вам, бурная радость все равно отдает горечью оттого, что пришлось так долго ждать. Почему любимая медлила? Вы никогда не простите ее до конца. И когда она окажется в ваших объятиях, будет шептать ваше имя, целовать шею со страстью, которую вы считали невозможной, вы испытаете еще одно чувство. Разумеется, вы ощутите облегчение, что все сбылось, а затем к нему добавится триумф. Вы отвоевали ее сердце. И не у соперников. А у нее.
Это не месть в полном смысле слова. Но и не любовь. У вас в руках моя исповедь, поэтому буду честен и опишу все, что чувствовало мое сердце. Я исповедуюсь ради наказания и прошения, а не из бахвальства.
Обед начинался в восемь, и, надеясь на удачу, которой не заслуживал, я облачился в свой любимый перламутровый жилет и смокинг. В ожидании Леви я присел на четырехместный круглый диван — зеленоватый, ступенчатый, с каскадом папоротника в центре — и притворился, будто читаю «Вечерние новости Сан-Хосе». Кажется, там писали о карнавале Марди-Гра, о вечеринке на катке, о прибытии в Сан-Франциско Карузо, который представил публике величественную «Кармен» — сегодня эти новости кажутся незначительными. Впрочем, я только притворялся, что читал. Поскольку тогда у меня были свои поводы понервничать.
Я смотрел на парочки, спускавшиеся к обеду — мужчины в строгом черном, женщины, разодетые, как морские коньки. Зрелище напомнило мне сцену из готического романа, где горбун похищает девушку. Свет люстры, мерцание ламп, сияние бриллиантов и обнаженных плеч. Пришел черед уродца. Выследив и обманув, я готовился похитить Элис, вручив ей только мою несчастную жизнь и жадные губы. Настал момент истины. Хьюго сказал, будто такая ложь вымотает меня, однако я видел, что она иссушит все, чего бы я ни коснулся. Часы начали бить, я поймал себя на удивительной мысли — у меня еще есть шанс сбежать. Я мог поймать такси, успеть на последний поезд, попросить выслать мне вслед багаж. Я мог написать записку и тем самым спасти несколько жизней. А я лишь поднялся с дивана и как во сне думал: уходить или нет. И кто знает, чем бы все кончилось, поступи я по-иному.
Затем я повернулся, и назойливая мысль пропала. Элис пришла, она спускалась по лестнице и смотрела на меня.
Элис, мне достаточно одного удара часов для воспоминаний, но позволь и слегка поиграть со временем, в конце концов оно долго издевалось надо мной. Ты была в длинном платье с красивой вышивкой и кружевами, рукава вуалью покрывали твои руки, серебристый пояс обвивал тебя чуть ниже талии, длинный шлейф стлался за тобой по ступеням; платье облегало тебя так, как тонкая оболочка семян обволакивает нежный росток. Ты не стала одевать украшения. Бледная кожа шеи волновалась, как река, когда ты икала, — позже я узнал, что ты перед выходом из комнаты глотнула виски. Ты смотрела на меня с лестницы, как мадам де Помпадур. Я знал: ты пахла бы лавандой и обладала величием женщины, которой за тридцать, распрощавшейся с сомнениями юности, смущением и порхающими ресницами. На лестнице, одной рукой держась за перила, стояла страстная взрослая женщина. Элис, в твоих волосах сияли звезды.
— Эсгар, мама нездорова.
— В самом деле?
— Видимо, простуда. — Ты постучала по перилам маленьким перьевым веером.
— Неудивительно.
Ты рассмеялась. Платье на дюйм сползло с плеч, пояс блеснул серебром. Веер опять постукивал по перилам. Красиво, очень красиво.
— Спускайтесь, — предложил я.
Ты окинула взглядом проходивших мимо лощеных женщин.
— Зачем? Мне и тут хорошо.
— Спускайтесь и пообедайте со мной.
— Я не голодна.
— Спускайтесь! — радостно воскликнул я.
Ты запрокинула голову и расхохоталась, будто колокольчики зазвенели. Круглые часы пробили четыре, пять, восемь тысяч раз. Элис, мне жаль тех, кто с тобой незнаком.
В тот вечер мы сидели на маленьком бархатном диванчике, друг подле друга, и официант подмигнул, придвигая столик, соединивший нас в одно целое, как тех, кого закрывают в вагончике американских горок на водном аттракционе. Мы выпили бутылку молодого вина и жевали мягкие косточки садовой овсянки, которую прежде мне пробовать не доводилось. А когда Элис перепутала бокалы, я навеки сохранил в памяти полумесяц ее губ, отпечатавшийся на моем бокале. Весь вечер я подносил его ко рту, ее губы — к моим. Элис пила и смеялась все веселее, по-хозяйски оглядывала зал, на ее левой щеке появилось пятнышко, словно яркое сердечко белой розы. После обеда она поднялась и позвала меня на маленький каменный балкон, где я завел нудную беседу. Однако Элис прервала меня, спросив о моем первом поцелуе.
— Ну нет, я бы предпочел услышать вашу историю, — заявил я, рискуя услышать рассказ о своей жизни из уст другого человека.
— Хм-м. Тогда я поцеловалась не с мужем, — призналась она. — Наверное, это печальная история.
— Я бы хотел услышать ее.
— Только после вашего рассказа. — Улыбка стала еще притягательнее, когда Элис прикрыла лепестки век. — Вообще-то вы все знаете. Меня соблазнил ваш прежний коллега — мистер Тиволи.
— Мы не были знакомы…
Она усмехнулась, раззадоривая меня, но я не поддался.
— Он жил на верхнем этаже. Старик строил из себя юношу. Он был забавным, кажется… Не могу сказать, все так смешалось в памяти. Мне тогда было четырнадцать. Помню, он ходил в чудной одежде, красил волосы, говорил смешным голосом и вообще был странным. Старик сказал мне, что на самом деле он — молодой. Не старик, а ребенок, как и я. Той ночью я была сама не своя — мое сердце разбилось, и я пошла к Тиволи. Поскольку… ну, он вроде как в отцы годится и, если уж честно, потому, что знала, как нравлюсь ему. Он не сводил с меня глаз. А я чувствовала себя такой одинокой. И я еще никогда раньше не целовалась. Мне очень хотелось сделать это, забыть свою влюбленность и то, чему нас учат матери. Я выбрала Макса Тиволи. — Элис хмыкнула. — От него пахло как от взрослого — виски и обувью, зато на вкус он и правда казался мальчиком. Как апельсины. Он дрожал. Такие вещи чувствуешь и в четырнадцать — он любил меня, по-своему. Мерзкий старый простофиля. Вот так. Мой первый поцелуй. Печально, не правда ли?
