По пути в холл я миновал швейную комнату, однако дверь оказалась заперта.
Еще с лестницы я уловил аромат вафель и остановился. Вафли и еще что-то жареное, восхитительный запах. По радио звучала песенка: «Самое главное в жизни — свобода», Сэмми весело подвывал, молотя по скользкому полу маленькими тапочками, и наверняка венчиком изображал микрофон. Когти Бастера отбивали чечетку, скорее всего он бегал за Сэмми, выпрашивая остатки еды. Элис в банном халате взбивала яйца — для омлета. Зеленый банный халат она купила за месяц до того, как ушла от меня. Волосы замотаны полотенцем. Сонные глаза нуждаются в глотке кофе.
— А вот и наш соня! — воскликнула она при виде меня. Привычная улыбка, привычная Элис. Их только двое.
— Что у нас на завтрак? — поинтересовался я.
— Куриные мозги, — буркнул сын и зашептал что-то Бастеру на ухо.
Их только двое.
Моя бывшая жена ткнула Сэмми ложкой. Желтая футболка, конский хвост — какая разница.
— Омлет, вафли и тосты. Куриные мозги только по предварительному заказу. — Она повернулась ко мне. — А где твой папа, малыш Хьюго?
— Не знаю, наверное, еще спит.
— В комнате его нет, — сказала Элис. — Он уехал на машине.
— Может, решил купить еще куриных мозгов, — предположил Сэмми.
— И правда! Куриные мозги! — покосилась на нашего сына Элис.
— Ха! — хмыкнул Сэмми.
Когда я сел и Элис налила мне апельсиновый сок, я попытался запомнить все детали этого мига. Ленту, вшитую в занавески, солнечный зайчик чайного цвета. Аромат вафель и поджаренных тостов; звук, с которым Элис отскребала мусор от ведра. Ее простое лицо, прядь волос, куда я впервые ее поцеловал, с поседевшими корнями, видневшимися из-под краски. Слегка сбившееся со станции радио, какие-то новости, еле слышные за мелодией новой песни.
Карие глаза Элис вспыхнули.
— Ту-ту-тутси, прощай! — пела она, прибавив громкость и пританцовывая, затем хлопнула Сэмми по плечу лопаточкой, и он присоединился. — Ту-ту-тутси, не скучай!
Идиллия могла продолжаться сколько угодно. Хьюго подарил мне ее. Я собирался завтракать с женой и сыном, подпевать радио как минимум полгода, пока не изменюсь слишком сильно. Выпадало хоть на чью-нибудь долю такое счастье? А вдруг случится чудо, вдруг моя болезнь пройдет, и вместо медленного умирания я начну — с сегодняшнего дня, с этой кухни — расти как положено? Чудеса бывают всякие. Раза два в месяц мы с Сэмми будем вставать у кухонной двери — измерять рост, тогда все и начнется: дюйм, другой… У ребят увеличатся руки и пальцы (да, такие раньше были и у меня), то же произойдет и с почерком, — да-да, милый читатель, — и со смехом, и со всем остальным. Новый шанс, новая жизнь. Затем настанет день, когда я уеду навестить старую маму — вместе с Сэмми, вернемся на Рождество — день через пятнадцать лет, когда мне исполнится двадцать с хвостиком, я снова стану красивым, и Элис покажется мне староватой и немощной, я подумаю, что все дело в возрасте или просто мешают воспоминания о ее престарелом муже, старике Эсгаре, таком же молодом, как в тот день, когда она его бросила.
— Ту-ту-тутси, прощай!
Интересно, где сейчас Хьюго? Скорее всего проезжает Эпперс, настраивая радио, чтобы «Эмос и Энди» звучала почище. Наверное, он остановится на какой-нибудь станции техобслуживания и залечит разбитое сердце, вычеркнув из памяти путешествие с чудовищным аморальным приятелем. Новый шанс, новая жизнь. Прислонился к аквариуму и рассматриваешь карту — выбираешь маршрут, приятель? Может ли человек провести остаток дней в Миссуоле, Монтана, в домике рядом с центром города, покупая бакалейные товары на субботнем рынке, где можно посмотреть на загрузку вагонов.
Или в оживленном городе, например, Нью-Йорке, в квартире на последнем этаже дома с болтливым швейцаром? А можно ли последние десять лет жизни провести в Сан-Франциско? Въехать на пороге в туман. Дом на утесе с видом на «Золотые ворота», звуки сирены, мешающей старику спать. Или деревенское приволье. Новая любовь, скрытая где-то в глубине души. И годы на то, чтобы ее найти.
— Я так рада, что вы с папой приехали, — прощебетала Элис. — Я так не радовалась уже…
— Не будем его ждать, — вставил я. — Он, видимо, отправился на обычную утреннюю прогулку.
— Умираю с голоду! — проревел Сэмми.
— Да ну? — прищурилась Элис.
— Давайте уже есть, что ли.
Я был дома. Наконец-то. Лишь слегка огорчала мысль, что я навсегда стал одиноким.
Через три часа пришел полицейский. К тому времени мы с Сэмми уже покончили с едой, и Элис привлекла нас к уборке книжных полок. Книги перекочевали на пол, бумажный океан, почитаемый моей бывшей женой, несмотря на скучные, счастливые и жуткие события ее личной жизни. Книга — вещь личная, ею не делятся, и каждый протертый томик заставлял меня думать о времени, которое Элис провела не со мной. Хотя многие я узнавал. В дверь позвонили, и Элис пришлось перепрыгнуть через своего любимого Диккенса. Сэмми тяжко вздохнул. Голос полицейского, рыдания моей бывшей супруги. Да-да, это свершилось. Я исчерпал свою удачу.
Рыбак нашел автомобиль в Индийском озере, в пяти милях от города. Мужчина оказался там по чистой случайности и заметил крыло машины, поблескивавшее в мутной воде. Все двери были заперты, деньги по-прежнему лежали в носке, промокшие, но неиспорченные (я преклоняюсь перед полицейскими этого округа и бригадой водолазов за их провинциальную честность). Машина утонула не сразу; очевидно, поначалу «крайслер» дрейфовал, пока вода затекала внутрь. Если верить отчету коронера, водитель вытащил из бардачка (так и оставшегося открытым) старый армейский револьвер и выстрелил себе в рот. Минут через десять автомобиль начал погружаться и, нагруженный тяжелыми металлическими приборами и непривычно громоздким радио, камнем пошел ко дну. На это хватило трех минут. Разумеется, водитель был уже мертв. Выстрела никто не слышал, да, впрочем, все произошло ранним утром, когда вокруг горланили петухи, к тому же рядом с Индийским озером никто и не живет с тех пор, как в 1824 году закрылась местная фабрика…
Элис, ты знаешь, что случилось, да и ты, Сэмми, тоже помнишь. Полицейский рассказывал о случившемся, а я упал в книжный океан и разревелся. Твоя мама плакала, прислонившись к стене. С твоим папой случилось несчастье, малыш. С кем? С твоим папой, Хьюго Демпси. Помнишь, всю ночь я плакал на нижней кроватке, рядом скулил Бастер, ты, наверное, не находил себе места. Жутко слышать, как мальчик шепчет проклятия и последними словами ругает твоего любимого Бога, а потом стоит и пялится на небо, словно безумец, сбежавший из психушки.
В маленьком городке подобные события оказываются на первых полосах газет, в церкви читается проповедь, погибшего хоронят. Так все и было. Статью написали с моих слов, добавили интервью с рыбаком, комментарий полиции («мы обескуражены») и маленький рассказ обо мне, юном сироте. Статья дышала страхом и яростью. Да как он посмел сделать это, бросить мальчика на произвол судьбы, да еще в нашем благочестивом штате! Неслыханно. Мы не такие. В проповеди звучали те же нотки. На похороны пришло много странных людей, хотя, кроме Элис, погибшего никто не знал.
