– Эй, пышечка, вот ты где! Что новенького?
Вот и он. Снова живой. В смешной сыщицкой шляпе и таком же пальто – другой мир, другой Феликс.
– Скажи Грин, что я зайду попробовать ее куриный пирог, – сказал мой брат, садясь рядом и бесцеремонно затягиваясь моей сигаретой.
Я вцепилась в него и не выпускала целую минуту, но в конце концов разжала руки, глядя на его недоуменное лицо.
Я смогла выговорить лишь обычное:
– Я так по тебе соскучилась.
– Дурачу дурашку! Знаю: никаких посещений. Грин меня пристрелит.
Он рассмеялся, этот мой брат номер три. Одет он был совсем не в своем стиле – мешковатый коричневый костюм, галстук с большим, как персик, узлом, помятая фетровая шляпа, сдвинутая на затылок. Рыжие волосы были напомажены, а классический нос портила небольшая ссадина. Усы исчезли, но веснушки остались; голубые глаза не изменились, хотя часть спрятанного в них озорства растворилась в сером свете дня.
– Что значит – никаких посещений?
– Доктор запретил, – объяснил он.
– Мой старый друг доктор Черлетти… – протянула я.
Я заметила обручальное кольцо у него на пальце и какое-то мгновение не могла оторвать от него взгляда. Феликс Уэллс, женатый мужчина.
– Как скажешь. – (Радио в припаркованной машине передавало дерзкий свинг; ветер доносил до нас женский смех.) – Туристы все разрушают, – покачал он головой.
– Как поживает Ингрид? – отважно спросила я.
– Ингрид? Заботится о ребенке. Заботится обо мне. Я негодный муж. – Еще один смешок.
– О ребенке, – повторила я.
Небо над нами распахнуло свой покров, облака обрели очертания на фоне ярких синих прогалин.
– Я пришел проведать тебя, пышечка.
Голос его стал мягче, значит Феликс уже не дурачил дурашку. Я чувствовала тепло его поддержки – он по-прежнему давал мне то, по чему я скучала, чего я лишилась.
– Что говорит доктор? Мне ничего не рассказывают.
– Доктор? Что ты излечилась, но была… – Он скорчил беспокойную гримасу. – Была очень грустна, и тебе понадобилась… помощь. Процедура. Лучше сама расскажи мне, пышечка.
Он протянул руку и, закрыв глаза, еще раз затянулся, да так, что я услышала потрескивание тлеющего табака, – ни дать ни взять крохотный костер.
– Я не помню, – сказала я. – Ничего не помню. Что со мной случилось?
Он отвел от меня взгляд и посмотрел на моего сына, на женщину, которая сидела через дорогу, наблюдая за нами. Потом он повернулся ко мне с видом, так хорошо мне знакомым. В машине грохотала музыка, водитель барабанил пальцами. Каково же оно – то, что всем известно?
– Ты в порядке, детка?
Где в этом сне мой союзник? Где Рут?
– Феликс, мне нужна твоя помощь.
– Что они с тобой сделали?
– Что случилось? Была авария.
– Мы не должны…
– Господи, просто расскажи мне все. Они ничего мне не говорят.
Он смотрел на меня с острой болью – так наблюдают за тем, что сгорело дотла. Казалось, что он смотрит на сестру, которая всегда была уравновешенной, нормальной, обычной и здоровой, а теперь разваливается у него на глазах.
– Вы попали в аварию, ты и Рут. Не по своей вине. У тебя тяжелый перелом и сотрясение мозга…
– А Рут? – перебила я его.
Мы сидели на скамейке и смотрели друг на друга с такой жалостью и завистью, как могут смотреть только брат и сестра.
– Грета… – начал он.
– Она погибла, да? В этой аварии, – сказала я. – Она умерла.
Он медленно кивнул. Ветер взметал вокруг нас золотые листья.
– О Рут, – простонала я, уронив голову на руки.
Я почувствовала слезы на глазах и позволила себе разрыдаться, ощущая руку брата у себя на спине. Мне вновь стало понятно, что в этих мирах я не просто посетительница. Я по-настоящему переживала смерть Рут, хотя легко могла представить ее в тюрбане и с бисером внутри другого мира, живую. Но я все лила и лила слезы в свои белые перчатки. Я не принимала обличье других Грет, я становилась каждой из них.
– Мне так жаль, Грета. Я думал, ты помнишь.
– Нет-нет… Боже мой. Она так нужна мне здесь. Бедная Рут. Я вот что хотела сказать… – Здесь я заставила себя остановиться.
– Вот почему Натан нашел врача. Ты никак не могла прийти в себя, Грета. – Он наклонился и положил руку на мое колено. – Не надо мне было все это говорить.
Я высморкалась и вытерла слезы, затем выпрямилась и произнесла:
– Мне надо сказать тебе вот что: я – это не я.
Он опять сморщился от боли. Я почувствовала, как мои руки начинают дрожать от всплеска эмоций, и даже выронила сигарету. Я не привыкла к такому. В этой жизни, как и в прошлой, я наверняка играла роль трезвомыслящей сестры. И вот я стала слабой и сломленной. Невыносимо. Я вспомнила картину, которую наблюдала когда-то, проезжая по шоссе: маленький спортивный автомобиль медленно, осторожно вытягивает из кювета старый грузовик.
То, что всем известно. Для Феликса всем известное, конечно, состояло в том, что его сестра лишилась рассудка.
– Тебя может шокировать то, что я скажу, – начала я. – Понять это нелегко. Я видела такое… Я пришла из такого места, которое…
– Хорошо-хорошо.
Он взял меня за руку, – оказалось, что мы оба сильно замерзли.
– Феликс, – объявила я, – я не та, за кого ты меня принимаешь.
Он долго смотрел на меня, размышляя над моими словами. Свет изменил все вокруг нас, пролившись на каждого человека в парке – на моего сына, на женщину, будто выделял исполнителей, составляющих труппу. Наконец Феликс заговорил:
– Я тоже, детка.
При звуке этих слов я наконец услышала своего умершего брата.
Потом Феликс, стряхнув задумчивость, поднялся.
– Мне надо идти, – сказал он, подхватывая пальто, и повернулся. – Хочу тебя кое с кем познакомить. Приходи ко мне обедать на следующей неделе. Ингрид уедет к родителям. А сейчас мне пора. – Он посмотрел на меня с неуверенной улыбкой, щеки его горели. – Пышечка, я все пойму, что бы ты ни сказала, – заверил меня он. – Все, что угодно. – Он накинул на себя пальто и снова повернулся ко мне. – Сейчас я тебя посажу, цветочек, – подмигнул он, – а потом выкопаю.
Что значит потерять близнеца? Мой брат был не просто мальчишкой, с которым я выросла, он был всей моей молодостью. Я не помню себя без него. С самого начала мы были союзниками в окружающем мире, с нашим собственным языком (смесь семейного немецкого и няниного испанского), с собственными чудовищами и божествами, с дверями в другие миры. Я понимала, что он делает и почему. Я знала, что такое его тело, его храбрость, его глупость. Мы становились старше, но все оставалось по-прежнему, без расставаний, без изменений. Признавшись, что любит мальчиков, он стал мне гораздо понятнее, – в конце концов, мнетоже нравились мальчики, значит и Феликсу они должны нравиться. Нам всегда нравилось одно и то же. Спагетти с жареной колбасой и кетчупом. Возможность поговорить о мальчиках стала огромным облегчением для меня. И вот я его потеряла.
