В гостиной, оформленной в розовых тонах, я обнаружила женщину со светло-каштановыми волосами и в платье с рюшами, как у доярки: она сидела боком в низком кресле, держа на руках младенца. Горничная назвала мое имя, и молодая женщина спокойно подняла глаза, но потом на ее лице промелькнуло очень странное выражение. Я бы назвала это страхом – как будто она делала что-то неправильное и я могла ее наказать; но страх смешивался с чем-то более сложным и тонким. Через мгновение она оправилась и на лице, снова спокойном, засияла улыбка. Она встала, прижимая к себе запеленатого ребенка, и сладким голосом проговорила:
– Грета! Ну, теперь я рада, что осталась в городе.
Я подошла ближе, чтобы обнять ее, и ощутила запах сирени и пудры.
– Ой, какая милая детка! – воскликнула я (не зная, мальчик это или девочка), и она гордо улыбнулась, поправляя одеяльце под подбородком крошки. – Можно?.. – Я протянула к ребенку руки.
В ответ на мое движение она настороженно поджала губы. Я поняла, что мы с ней не друзья.
– Хочешь чая? – предложила она, снова усаживаясь в кресло и улыбаясь ребенку. – Или чего-нибудь перекусить? Ах нет, вы с Феликсом едете обедать.
– Верно, – сказала я и неосторожно добавила: – Он хочет познакомить меня с другом.
– Да? Он не говорил мне. С каким другом?
Ее лицо приблизилось ко мне, глаза заискрились, и тут раздался голос из коридора:
– Ингрид, помнишь, я говорил тебе, что обедаю с сестрой… О, привет, Грета!
Позже, когда мы ехали на такси в ресторан, я сказала, что допустила небольшую оплошность в разговоре с его женой. Феликс посмотрел на меня, выпятив нижнюю губу. Он о чем-то думал.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он. – Конечно, все в порядке, просто я забыл ей сказать. Она знает Алана: он составлял мое завещание. Не давай ей повода подозревать, что у меня есть тайны, пышечка.
Он рассмеялся, а потом всю дорогу смотрел в окно, подперев пальцами подбородок, и я поняла, как глубоко он в этом увяз.
Как странно. В бархатном платье, с пернатым взрывом на шляпке, с сумочкой под мышкой, наподобие батона, войти в «Дубовый зал»
[9]
, где огни люстры блещут на оголенных плечах дам, – и увидеть Алана!
Рядом с его столом стоял официант. Алан сидел, сложив руки домиком: серебристые волосы, подстриженные по-военному, костюм с накладными плечами, но лицо прежнее – квадратное, исполосованное морщинами. Те же глаза – потрескавшаяся зеленая глазурь. Крупный, крепкий и здоровый, каким он был при нашей первой встрече несколько лет назад. Я хотела подбежать и напомнить ему о какой-нибудь старой шутке Феликса, известной только нам, чтобы увидеть, как его хладнокровное лицо уроженца Среднего Запада краснеет от удовольствия. И пусть потом он погладит меня по руке в знак утешения, ведь я потеряла любимого.
Но я не могла этого сделать. Феликс не был мертв: он сидел рядом со мной и беседовал с метрдотелем. Кроме того, Алан не знал меня: мы встречались в первый раз. Он встал и, заметно нервничая, откашлялся.
– Привет, – сказала я, пожимая его руку. – Так это вы – любовник моего брата?
Конечно, я не сказала ничего подобного! Кому захочется, чтобы все эти банкиры пролили мартини себе на брюки? Весь Манхэттен стал бы жертвой короткого замыкания. Вместо этого я вяло взяла его твердую руку и спросила:
– Так это вы законник моего брата?
Он подтвердил и сказал, что много обо мне слышал. Алан и Феликс несколько раз переглянулись, как актеры, забывшие, чья реплика идет следующей.
Затем они стали препираться, кто должен выдвинуть мой стул – это сделал официант, волшебным образом появлявшийся в нужный миг и тут же исчезавший, – и кто сделает заказ.
– Я сама закажу, – вмешалась я. – Феликс, ты будешь есть свиную отбивную с луком. Алан, вы похожи на человека, который любит рибай-стейк – среднепрожаренный, со шпинатом. Я возьму то же самое. И всем по мартини, – обратилась я к официанту, протягивая ему меню. – Мужчинам с джином, а мне с водкой.
– «Оливер Твист?» – спросил официант.
– Да, с оливками, – сказала я, откинулась на спинку стула и улыбнулась небольшому светлому залу.
Мужчины изумленно уставились на меня.
– У женщин есть кое-какие таланты, – объявила я, разворачивая салфетку.
– Но как вы узнали, что это мой любимый стейк?
– Феликс так много о вас рассказывал… – пояснила я, наблюдая, как у Феликса краснеют щеки. – У меня такое чувство, что я вас хорошо знаю. Вы похожи на мужчину, который предпочитает рибай-стейк. И бреется без зеркала.
Получив под столом тревожный пинок от Феликса, я поняла, что игра зашла слишком далеко. Алан сидел, уставившись на свои колени.
– Грета собирается работать, – сменил тему Феликс.
Настала моя очередь удивляться.
– Вот как? – оживился Алан, наклоняясь ко мне. – И какую же работу предлагают нынче женщинам?
– Пусть лучше Феликс расскажет, – вывернулась я.
Мой брат улыбнулся:
– Женщины сейчас работают кем угодно. Это поразительно, просто поразительно. Ну а Грета… Ты и вправду хочешь, чтобы я рассказал?
Я пожала плечами:
– У тебя получается гораздо лучше.
– Она фотографирует большие здания, внутри и снаружи, – на случай, если мы вступим в войну и немцы будут бомбить Нью-Йорк. Потом можно будет восстановить их в первозданном виде. Интересно, да?
Алан поднял брови.
– Вы, как африканский гриот
[10]
, сохраняете для нас нашу цивилизацию.
– Вряд ли, – заметил Феликс. – Все, о чем думают фотографы, – это свет и тень. На сам объект им наплевать.
Я улыбнулась:
– К сожалению, он прав. О, мартини!
Мой брат-близнец постукивал рукой по столу в такт фортепиано и оглядывал зал. Казалось, он не интересовался ни мной, ни любовником, ни кем-нибудь еще и был встревожен из-за какой-то пропущенной встречи. Странно, возмутительно и очень похоже на моего брата – но похоже совсем не в том смысле, на который я рассчитывала. Я страстно желала, чтобы этот Феликс был «тем самым Феликсом», чтобы он больше походил на моего брата образца 1918 года (с изречениями и улыбками, позаимствованными у Брильянтового Джима
[11]
), но… Мы забываем, что мертвые возвращаются к жизни со всем тем, без чего мы охотно обошлись бы. Они все так же не умеют готовить, вечно опаздывают и бросают телефонную трубку, не сказав: «Я тебя люблю». Они не исправились – лишь вернулись. И вот он сидит передо мной, поджав губы, как подросток, которому до чертиков скучно. Мне хотелось запустить в него булочкой, поданной к обеду. Скучно? Да мы же здесь, все вместе! Все трое, вместе, живые! Но я единственная знала о судьбе каждого из нас, знала, как все будет. И что же делать? «Сидел бы ты и не ерзал!» – хотелось мне прикрикнуть на Феликса.
