Она насыпала зерен в птичью кормушку со словами:
– Ну конечно, детка, если хочешь. Но ты же знаешь, что он скажет: все это существует только в твоей голове.
Она подошла к стене и постучала в нее.
– Мне так кажется.
Рут снова села на диван, почесывая за ухом и глядя на сад с его последними осенними красками. По солнцу, должно быть, проходили облака: желтые листья гинкго становились то ярче, то тусклее, словно кто-то баловался с переключателем. Она рассеянно сняла с подушки волосок.
– Про что угодно можно сказать, что это существует только в твоей голове. Точно так же можно сказать, что закат существует лишь у тебя в глазах, – объявила она, гневно поджимая губы. – Это глупо и бессмысленно. У него не хватает мозгов, чтобы понять красоту.
– Но он может избавить меня от этой паранойи…
– Ты знаешь, что сказал бы он и что сказала бы я. – «Нет на свете…» – Она встала и постучала в стену. – Хорошо еще, что ты попала ко мне. Представь себе, что сказал бы Феликс.
– Сегодня опять процедура. Я вернусь в восемнадцатый год на неделю и тогда смогу спросить у него.
Она улыбнулась.
– Рут, – тихо сказала я, – мне здесь так одиноко…
Она накрыла мою руку ладонью. Музыка наконец прекратилась, и в наступившей тишине мы услышали, как тоскливо поет в клетке попугай Феликса.
8 ноября 1918 г.
На следующее утро я проснулась от ржания лошади и звуков колокола, отдающихся у меня в голове, – и сразу поняла, где нахожусь.
– Мадам, – послышался голос за дверью, – принести вам кофе?
Все шло так, как я рассчитывала. В моих путешествиях была строгая логика: из 1918‑го в 1941-й, потом в свой мир – и обратно. Как регистры на фортепиано. «Ты просилась обратно, – подумала я, – и вот ты здесь».
– Да, Милли, – машинально ответила я, глядя в окно; стоял холодный ноябрь 1918 года. – Я спущусь вниз. Мне надо увидеть тетю.
Тем утром 1918 года я вела странную беседу – зеркальное отражение моего разговора с другой Рут, в другом мире.
– Улучшить их? – переспросила Рут, наливая шампанское в чайную чашку. – Что значит «улучшить»?
Судя по всему, Грета 1918 года рассказала ей о своих путешествиях в другие миры, и Рут встретила меня искрящимся взглядом человека, которому известны все секреты собеседника. Она и в самом деле все знала. Я сидела на кушетке, опершись спиной на подушки. Рядом со мной из зеленой вазы торчали хризантемы. Серебристые решетки на обоях – такие яркие, так похожие на мою тетку – напомнили мне странные световые эффекты, которые я видела, засыпая: мир вокруг меня исчезал, электрическая решетка раскрывалась под веками наподобие двери-гармошки старинного лифта, потом невидимый портье, наверное, нажимал кнопку, и я опускалась вниз. Первый этаж: грипп. Второй этаж: война. Рут сидела прямо напротив меня, в розовом кимоно и маленьких очках в проволочной оправе, отчего глаза ее казались на удивление большими. Шампанское в чайных чашках, белые волосы, кимоно.
– Ты уже делала это раньше, – заметила я. – Вчера ты наливала мне шампанское в чайную чашку. И была в кимоно.
– Это последнее шампанское, – сказала она. – Я всю неделю по тебе скучала. Здесь была другая Грета, не такая симпатичная.
Это меня рассмешило.
– В самом деле? Как смешно. Нет, конечно другая. Тоже грустная?
– Не такая симпатичная, – повторила она. – Думала, что я – галлюцинация.
– По крайней мере, она тебе все рассказала.
Лицо Рут вспыхнуло от гнева.
– Никому не нравится, когда его называют галлюцинацией. Затем вернулась моя Грета, из этого мира. Это она все мне рассказала. Ты говоришь, что хочешь их улучшить. И она говорила то же самое.
Ее кошка материализовалась у меня на руке и принялась ходить по ней, как по канату: безумно вибрирующие подушечки лап, гипнотически застывшие глаза. Я размышляла о других Гретах, о том, чем они отличаются от меня. Возможно ли такое вообще?
– Я просто думала: может, цель и состоит в этом. Три женщины хотели убежать из своих жизней – и сделали это. Просто все три оказались одной и той же женщиной. Возможно, я смогу улучшить их жизни, а пока меня здесь нет, они улучшат мою.
Рут взяла кошку и понесла ее, внезапно обмякшую, к розовому креслу в углу, не прерывая разговора:
– А чего ты хочешь от них? Что они должны в тебе изменить?
– Может быть, они увидят то, чего не вижу я, и смогут меня починить.
– Ну а что ты хотела бы изменить у других Грет?
– Что случилось с Феликсом? Он в тюрьме?
– Нет-нет, – ответила она. – Полиция просто проверила его. Как ты понимаешь, немцы не очень-то популярны. К тому же – молодой человек и не в армии.
– Вряд ли он здесь счастлив, – заметила я. – Он не похож на моего брата, каким я его знала.
– А! Так ты хочешь изменить и других людей.
– Я знаю, какими они могли быбыть при других обстоятельствах, если бы родились в другое время.
Я наблюдала за тем, как кошка разглядывает кресло и после краткого размышления рассеянно тащит когтем нитку из подушки.
Рут вызывающе выпрямилась:
– Надеюсь, ты не собираешься улучшать меня!
Я представила себе ее могилу в 1941 году.
– Нет-нет, Рут. Я не смогла бы изменить тебя, даже если бы попыталась. Ладно. Расскажи, – продолжила я, – почему мне прописали эти процедуры? Что случилось?
Яркое солнце внезапно высветило на покрывале прямоугольник, внутри которого растянулась кошка, каждой шерстинкой изображая восторг. Рут на мгновение задумалась, а потом сказала:
– Это было очень трудное время. Но ты выдержала. – Она подняла глаза на меня. – У Натана были близкие отношения с другой женщиной. Это длилось недолго. Прошло уже несколько месяцев.
Кирпичный дом, кривая улыбка пожарной лестницы, два силуэта.
Раздался пронзительный звук механического колокольчика. Рут потрепала меня по колену со словами:
– Он здесь!
Заскрипела старая входная дверь (Рут что, не смазывает петли ни в одном из времен?), и из прихожей донесся мужской голос, а затем – звук шагов. Я встала с кушетки, проверила прическу (на ощупь – вроде огромной сдобной булки) и взглянула на Рут, которая в ответ сверкнула глазами и кольцами.
– Может, теперь все станет понятнее для тебя, – сказала она, поправила тюрбан и прогнала кошку, которая злобно уставилась на появившиеся цветы.
Мужчина в прихожей засмеялся.
