Старшая из барышень сказала, что для подобной работы у них, к сожалению, нет подходящей одежды.
«Ничего, сойдет и эта, – беззаботно ответил он, – только подоткните подолы!»
И он таки заставил их вымыть посуду. Он внушил им, что в этом главная прелесть пикника. Барышни согласились, что это очень интересно.
Теперь, вспоминая весь эпизод, я начинаю сомневаться: в самом ли деле мой приятель был таким беспросветным тупицей, каким казался? А что, если… Да нет, не может быть! Ведь его лицо излучало поистине младенческое простодушие!
Гаррис захотел сойти на берег у Хэмптонской церкви, чтобы взглянуть на могилу миссис Томас.
– А кто такая миссис Томас? – осведомился я.
– Почем я знаю? – ответил Гаррис. – Это дама, у которой презабавный памятник, и я хочу на него посмотреть.
Я запротестовал. Может быть, у меня извращенная натура, но я не чувствую никакого пристрастия к памятникам. Я знаю: когда путешественник приезжает в незнакомый город или селение, принято, чтобы он тотчас бросался со всех ног на кладбище и наслаждался лицезрением могил. Но я не любитель этого веселого времяпрепровождения. У меня нет ни малейшего интереса к тому, чтобы таскаться вслед за каким-нибудь пыхтящим от одышки старым грибом вокруг хмурой, наводящей тоску церкви и читать эпитафии. Даже тогда, когда трогательные изречения нацарапаны на медяшке, привинченной к каменной глыбе, я не в состоянии прийти от этого в экстаз.
Абсолютное самообладание, которое мне удается сохранять перед лицом самых душераздирающих надписей, приводит в содрогание всех добропорядочных могильщиков, а пониженная любознательность по отношению к местным семейным преданиям и плохо скрываемое стремление выбраться из-за церковной ограды оскорбляют их лучшие чувства.
Однажды в сияющее солнечное утро я стоял, прислонившись к низкой каменной стене, служившей оградой маленькой деревенской церкви, и курил, погруженный в спокойное, счастливое созерцание. Моим глазам представлялась очаровательная мирная картина: старинная серая церковь, заросшая плющом, ее украшенные причудливой резьбой дубовые двери, дорога, вьющаяся белой лентой по склону холма и обсаженная двумя рядами высоких вязов, крытые соломой домики, выглядывающие из-за аккуратных изгородей, серебряная речка в долине, а на горизонте лесистые холмы.
Это был чудесный пейзаж. От него веяло нежностью и поэзией. Он вдохновлял меня. Я чувствовал, что становлюсь добрым и благородным. Я чувствовал, что готов отречься от зла и греха. Я поселюсь здесь, и меня осенит благодать, и жизнь моя будет прекрасной и достойной хвалы, и я состарюсь, и меня украсят почтенные седины, и тому подобное.
И в эту минуту я простил своим родным и друзьям их прегрешения и благословил их. Они не знали, что я их благословил. Они продолжали идти по стезе порока, не ведая того, какое добро я творю для них в этом далеком мирном селенье. Но все-таки я творил для них добро и считал, что должен уведомить их о том, что сотворил добро, ибо я желал осчастливить их. Вот какие высокие и гуманные размышления переполняли мою душу и переливались через край, когда вдруг меня вывел из задумчивости чей-то пронзительный пискливый голос:
«Сию минуту, сэр! Бегу, бегу! Погодите, сэр! Сию минуту!»
Я оглянулся и увидел лысого старикашку, который торопливо ковылял по кладбищу, направляясь ко мне. В его руке была гигантская связка ключей, которые громыхали при каждом его шага.
Величественным мановением руки я велел ему удалиться, но он тем не менее приближался, истошно крича:
«Иду, иду, сэр! Я, видите ли, прихрамываю. Да, старость не радость, сэр! Прошу сюда, сэр!..»
«Прочь, несчастный старец!» – промолвил я.
«Я уж и так спешил, сэр, – ответил он. – Моя благоверная только сейчас вас заприметила. Идите за мной, сэр».
«Прочь, – повторил я, – оставьте меня в покое, или я перелезу через стену и убью вас».
Он оторопел.
«Вы не хотите осмотреть памятники?» – спросил он.
«Не хочу, – ответил я. – Я хочу стоять здесь, прислонившись к этой старой каменной стене. Уходите, вы меня отвлекаете. Моя душа – средоточие великих и благородных помыслов, и я не желаю рассеиваться, ибо ощущаю благодать. Не вертитесь тут под ногами и не выводите меня из себя, разгоняя мои лучшие чувства дурацкой болтовней об этих идиотских памятниках. Убирайтесь, и если кто-нибудь не слишком дорого возьмет за то, чтобы вас похоронить, – я оплачу половину расходов».
Старик на мгновение растерялся. Он протер глаза и воззрился на меня. С виду я был человек как человек. Он ничего не понимал.
Он сказал:
«Вы приезжий? Вы здесь не живете?»
«Нет, – ответил я, – не живу. Если бы я здесь жил, то вы бы уже здесь не жили».
«Так, значит, вы желаете осмотреть памятники… могилки… понимаете? – гробы, покойнички…»
«Вы шарлатан! – сказал я, начиная раздражаться. – Я не желаю осматривать памятники. Никаких памятников. К чему это мне? У нас есть свои семейные памятники. Памятник дяде Поджеру на кладбища Кенсэл-Грин – гордость всего прихода. А в склепе моего дедушки в Бау может поместиться десяток посетителей. А в Финчли у моей двоюродной бабушки Сусанны кирпичный саркофаг с надгробием, украшенным чем-то вроде кофейника, и одна только дорожка вокруг могилы, выложенная белым камнем, стоила бешеных денег. Когда я желаю полюбоваться на памятники, я отправляюсь туда и упиваюсь этим зрелищем. Чужих мне не надо. Когда вас похоронят, я, так и быть, приду посмотреть на вашу могилу. Это все, что я могу для вас сделать».
Старик зарыдал. Он сообщил, что один из памятников увенчан каким-то обломком, о котором толкуют, будто он был частицей окаменевшего человека, а на другом памятнике выгравирована надпись, которую до сих пор никто не смог разобрать.
Но я был неумолим, и старик сказал дрожащим голосом:
«Но все-таки вы посмотрите историческое окно?»
Я отказался даже от исторического окна, и тут он выпустил свой последний козырь. Он подошел ко мне вплотную и хрипло прошептал:
«Там, в склепе под церковью, у меня припрятана парочка черепов. Так и быть, можете на них взглянуть. Пойдемте, посмотрите на черепа. У вас ведь каникулы, молодой человек, и вам необходимо развлечься. Я покажу вам черепа!»
Тут я обратился в бегство и долго еще слышал за своей спиной жалобные призывы:
«Пойдемте, я покажу вам черепа! Вернитесь и взгляните на черепа!»
Но Гаррис обожает памятники, склепы, надгробия и эпитафии, и от мысли, что он может не увидеть могилы миссис Томас, он совершенно взбеленился. Он заявил, что мечтал о посещении могилы миссис Томас с той самой минуты, когда впервые зашла речь о нашей поездке: он сказал, что никогда бы не принял участия в нашем путешествии, если бы не имел в виду посетить место вечного успокоения миссис Томас.
