Исабелла молча кивнула. Вальс попробовал мансанилью и облизнул губы:
— Изумительно. Лучший чай в Барселоне. Отведайте.
Исабелла проигнорировала предложенное угощение.
— Как вы скоро поймете, осмотрительность никогда не помешает. Можно спросить, вы говорили кому-нибудь, что идете сюда сегодня вечером?
Исабелла покачала головой.
— И мужу тоже?
— Мой муж проводит инвентаризацию в магазине. Он вернется домой только поздно ночью. Никто не знает, что я тут.
— Вам заказать что-нибудь другое? Если вам не нравится мансанилья…
Исабелла снова покачала головой и взяла чашку в руки.
— Пусть будет чай.
Вальс невозмутимо улыбнулся.
— Как я уже сказал, ваше письмо я получил. Я понимаю ваше возмущение и хотел бы объяснить, что в действительности это просто недоразумение.
— Вы шантажируете несчастного душевнобольного, вашего заключенного, требуя, чтобы он написал роман, который вас прославит. По-моему, все пока предельно ясно, сомневаюсь, что я поняла неверно.
Рука Вальса скользнула к Исабелле.
— Исабелла… Могу я называть вас по имени?
— Не прикасайтесь ко мне.
Вальс убрал руку, выдавив примирительную улыбку.
— Хорошо. Но давайте поговорим спокойно.
— Разговаривать не о чем. Если вы не оставите Давида в покое, я разнесу по всему свету историю о вашем мошенничестве, дойду до Мадрида, куда угодно, если потребуется. Все узнают, что вы за человек и какой вы талантливый писатель. Никто и ничто меня не остановит.
На глазах у Исабеллы выступили слезы, и чашка с мансанильей дрогнула у нее в руках.
— Пожалуйста, Исабелла. Выпейте чаю. Вам станет лучше.
Исабелла пригубила из чашки с отсутствующим выражением лица.
— Вот так, с капелькой меда, напиток гораздо приятнее, — добавил Вальс.
Исабелла сделала два или три глотка.
— Признаюсь, я вами восхищен, Исабелла, — промолвил Вальс. — Немного найдется людей, у кого хватит отваги и решительности защищать несчастного изгоя вроде Мартина — отверженного, кого все бросили и предали. Все, кроме вас.
Исабелла с беспокойством посмотрела на часы над барной стойкой: было десять тридцать пять. Молодая женщина выпила еще пару глоточков и наконец опустошила чашку.
— Должно быть, вы очень им дорожите, — осмелился заметить Вальс. — Иногда я задаю себе вопрос, сможете ли вы со временем, познакомившись со мной ближе и узнав по-настоящему, оценить меня так же высоко, как вы цените его.
— Вы мне отвратительны, Вальс. Вы и такие подонки, как вы.
— Знаю, Исабелла. Но такие подонки, как я, всегда процветают в этой стране, а такие люди, как вы, всегда оказываются на обочине. И не важно, какая партия правит бал.
— На сей раз так не получится. На сей раз ваши начальники узнают, что вы творите.
— А отчего вы решили, что для них это представляет интерес или что они не делают того же, что и я, и даже больше. Да я ребенок в сравнении с ними.
Вальс усмехнулся и вытащил из кармана пиджака сложенный лист бумаги.
— Исабелла, мне хотелось бы доказать вам, что я не настолько плох, как вы думаете. И в подтверждение вот приказ об освобождении Давида Мартина, датированный завтрашним днем.
Вальс показал молодой женщине документ. Исабелла изучила его недоверчиво. Вальс извлек ручку и без колебаний поставил на бумаге свою подпись.
— Пожалуйста. Формально Давид Мартин — свободный человек. Благодаря вам, Исабелла. Только благодаря вам…
Исабелла поглядела на него остекленевшим взором. Вальс отметил, что зрачки ее постепенно расширяются и кожа над верхней губой покрылась капельками пота.
— Вы хорошо себя чувствуете? Вы побледнели…
Исабелла встала, пошатнувшись, и ухватилась за спинку стула.
— У вас кружится голова, Исабелла? Мне проводить вас?
Исабелла отступила на несколько шагов и, ринувшись к двери, по дороге столкнулась с официантом. Вальс остался за столиком, смакуя мансанилью, и сидел, пока стрелки часов не показали без четверти одиннадцать. Тогда он положил на стол горсть монет и с достоинством покинул кафе. Машина ждала на тротуаре, и шофер держал открытую дверцу.
— Господин комендант желает ехать домой или в крепость?
— Домой, но сначала завернем ненадолго в Пуэбло-Нуэво, на старую фабрику Вилардель, — приказал он.
На пути к вожделенной добыче Маурисио Вальс, будущая гордость испанской литературы, смотрел на шеренги темных домов и пустынные улицы проклятой Барселоны, которую он люто ненавидел, оплакивая Исабеллу и то, чего теперь никогда не будет.
19
Очнувшись от забытья, Сальгадо открыл глаза, и первое, что он увидел, это неподвижную фигуру, замершую в ногах кровати и смотревшую на него. Сальгадо ощутил прилив паники, так как на миг ему показалось, будто он все еще находится в пыточной комнате в подвале. Пульсирующий тусклый свет коридорного освещения на секунду-другую сделался ярче, прорисовав знакомые черты.
— Фермин, это вы? — спросил Сальгадо.
Человек, скрытый тенью, кивнул, и Сальгадо вздохнул с облегчением.
— У меня во рту пересохло. Воды не осталось?
Фермин медленно шагнул к изголовью. В руках он держал лоскут ткани и стеклянный флакон.
Сальгадо с недоумением наблюдал, как Фермин выплеснул жидкость из пузырька на ткань.
— Что это, Фермин?
Фермин не ответил. Его лицо ничего не выражало. Наклонившись над Сальгадо, он посмотрел сокамернику в глаза.
— Фермин, не…
Вор не успел произнести больше ни звука: Фермин запечатал ему тряпицей рот и нос и удерживал в таком положении, придавив голову к кровати. Сальгадо сопротивлялся, собрав последние остававшиеся у него силы. Фермин не сдавался, продолжая прижимать кусок влажной материи к нижней части его лица. Сальгадо поглядел на Фермина с тоской и через несколько секунд потерял сознание. Фермин не спешил освобождать его, хладнокровно досчитал до пяти и только тогда убрал ткань. Сев на койку спиной к Сальгадо, он выждал еще некоторое время. Потом в соответствии с инструкцией, полученной от Мартина, он подошел к дверце камеры.
— Надзиратель! — крикнул Фермин.
По коридору зашаркали, приближаясь, шаги новобранца. План Мартина предусматривал, что в ту ночь дежурить по графику должен Ханурик, а не новенький придурок.
— Что еще стряслось? — спросил надзиратель.
— Сальгадо. Он помер.
Надзиратель тряхнул головой, и на его физиономии отразилась досада и злость.
