5
Во второй половине дня экипажи военного флота и торговых судов, пришвартованных в порту, обычно совершали набег на бульвар Рамбла, мечтая утолить разнообразные желания. Учитывая спрос, подтягивалось и предложение: на углу занимал позиции эскадрон продажных женщин. Выглядели дамы не лучшим образом, а точнее, как заезженные клячи, чей вид мог мгновенно остудить пыл самого неразборчивого мужчины. Я с брезгливой жалостью освидетельствовал обтянутые узкими юбками синюшные варикозные ноги, на которые было больно смотреть, и увядшие лица. Весь их облик свидетельствовал о том, что поезд прибыл на конечную станцию, абсолютно никому уже не внушая игривых мыслей. Я решил, что столь неаппетитная наживка сгодится только для моряков, проплававших в открытом море много месяцев. Однако, к моему изумлению, хромой удостоил вниманием парочку этих нимф, траченных временем и начисто забывших о цветении весны, и принялся охотно с ними любезничать, словно они были красотками первоклассного кабаре.
— Давай, дружочек, я обниму тебя, и ты сразу помолодеешь лет на двадцать, — расслышал я слова сирены, годившейся в бабушки писарю Освальдо.
«Твое объятие его убьет», — подумал я. Незнакомец благоразумно отклонил предложение.
— Не теперь, красавица, — отозвался он и двинулся в глубь квартала Раваль.
Мы прошли вперед еще метров сто, потом он сбавил шаг, притормозив у тесного темного портала напротив пансиона «Европа». Старик исчез за входной дверью, и, выждав полминуты, я последовал за ним.
Переступив порог, я очутился у подножия сумрачной лестницы, терявшейся в недрах дома. Зловонная сырость наполняла помещение, указывая на явные проблемы с канализацией. Здание напоминало корабль, накренившийся на левый борт и готовый в любой миг затонуть в пучине катакомб Раваля. К стене вестибюля прилепилось нечто вроде каморки консьержа. Неопрятный тип с торчавшей изо рта зубочисткой, в майке с подтяжками, коротал время в ней в компании с транзистором, настроенным на радиостанцию, вещавшую о корриде. Портье обратил на меня вопросительный и довольно неприветливый взгляд.
— Вы пришли один? — уточнил он с недоумением.
Не требовалось большого ума, чтобы сообразить, что я забрел в доходный дом, где меблированные комнаты сдаются на час. Необычным в моем появлении было лишь то, что я пришел не под ручку с Венерой из дряхлого патруля на углу.
— Если хотите, я пришлю вам девочку, — предложил портье, доставая упакованное полотенце, брусок мыла и предмет, который я опознал как резинку или похожее средство профилактики in extremis.
[8]
— На самом деле я только хотел спросить, — начал я.
Портье закатил глаза.
— Двадцать песет за полчаса — и резвая кобылка в вашем распоряжении.
— Соблазнительно. Может, как-нибудь в другой раз. Все, что я хотел узнать, это не поднимался ли наверх минуты две назад один сеньор. В преклонном возрасте, не в лучшей форме. Он пришел один. Без кобылки.
Портье нахмурился. По его лицу я понял, что он мгновенно разжаловал меня из клиентов в назойливые приставалы.
— Никого я не видел. Иди отсюда, уматывай, пока я не позвал Торнета.
Нетрудно было догадаться, что этот Торнет гостеприимством не отличался. Я выложил на стойку свои последние деньги и дружелюбно улыбнулся консьержу. Купюра исчезла в одну секунду, словно была насекомым, а пальцы опытного наперсточника — языком хамелеона. Только ее и видели.
— Что вас интересует?
— Упомянутый сеньор живет здесь?
— Он снял комнату неделю назад.
— Вам известно его имя?
— Он заплатил за месяц вперед, так что я его не расспрашивал.
— Вы знаете, откуда он прибыл и чем занимается?
— У нас не исповедальня. Людям, которые приходят сюда поразвлечься, мы не задаем вопросов. А этот даже не развлекается. Может, он утешается фантазиями.
Я обдумал ситуацию.
— Время от времени старик ненадолго выходит, а после прогулки возвращается. Иногда он просит прислать ему в комнату бутылку вина, хлеб и немного меда. Больше мне нечего добавить. Он хорошо платит и молчит как рыба.
— Вы уверены, что не произносилось никаких имен?
Портье отрицательно качнул головой.
— Ладно. Спасибо, извините за беспокойство.
Я собрался уходить, когда портье снова подал голос.
— Ромеро, — промолвил он.
— Простите?
— Мне показалось, он назвался Ромеро или как-то так…
— Ромеро де Торрес?
— Точно.
— Фермин Ромеро де Торрес? — недоверчиво повторил я.
— Именно. До войны вроде был тореро, которого так звали? — неуверенно проговорил портье. — То-то мне почудилось, что я это имя где-то слышал…
6
Я возвращался в книжный магазин, пребывая в куда большем смятении, чем до того, как покинул его. Писарь Освальдо приветливо помахал мне рукой, когда я проходил мимо дворца вице-королевы.
— Повезло? — спросил он.
Я удрученно покачал головой.
— Попробуйте побеседовать с Луисито. Возможно, он вспомнит что-то полезное.
Я послушался совета и приблизился к будке Луисито. Молодой человек в тот момент чистил свою коллекцию перышек. Заметив меня, он улыбнулся и предложил сесть.
— Что желаете написать? Любовь или работа?
— Меня прислал ваш коллега Освальдо.
— Наш учитель, — изрек Луисито, которому не было еще, наверное, и двадцати пяти. — Великий ученый, которого мир не оценил по заслугам. И потому он тут, на улице, служит словом невежеству.
— Освальдо обмолвился, что однажды вы выполняли заказ пожилого сеньора, хромого и сильно искалеченного. У него нет одной кисти руки и не хватает нескольких пальцев на другой.
— Я его помню. Одноруких я всегда запоминаю. Из-за Сервантеса, как вы понимаете.
— Конечно. А не могли бы вы сказать, какое дело привело его к вам?
Луисито заерзал на стуле, расстроенный оборотом, который принимал наш разговор.
— Послушайте, у нас тут все равно что исповедальня. Неразглашение тайны и профессиональная этика — прежде всего.
— Я понимаю. Но дело очень серьезное, так уж вышло.
— Насколько серьезное?
— Достаточно. Под угрозой благополучие очень дорогих для меня людей.
— Да, но…
Луисито вытянул шею и постарался поймать взгляд Освальдо, сидевшего на противоположной стороне улицы. Я заметил, как тот кивнул, и Луисито расслабился.
— Сеньор принес письмо и хотел, чтобы его переписали набело, хорошим почерком, поскольку с его руками…
