– Ду-у-у-ся, – прошипела Римка, приоткрыв дверь в комнату Евдокии.
– А-а-ах! – вскочила Ваховская от неожиданности и закрыла вырез ночной сорочки обеими руками, возможно опасаясь оскорбить своим внешним видом остальных.
– Тти-иихо, – шикнула Селеверова и, не спрашивая разрешения, вошла в Дусину комнату. – Чо не спишь?
– Не спится, – пожаловалась Евдокия и опустила свои натруженные руки.
– Читаешь?
– Не-е-ет…
– А чо тогда?
– Думаю.
– Ну и чо надумала? – полюбопытствовала Римка и села на Дусину кровать.
– Ничего, – улыбнулась Ваховская.
– А чо тогда думала, если ничего не надумала?
– Так просто… А вы, Римма, чего не спите?
– Не могу. Глаза закрываю, а по мне вроде как чертенята скачут – щекотят, все чешется, – сообщила Римка и для пущей убедительности почесала руки от плеча до пальцев.
– Это нервное, – успокоила ее Евдокия. – Хотите корвалол?
– Зачем? – насторожилась Селеверова.
– Успокоитесь, отдохнете.
– Да я не устала, – пожала плечами Римка и уставилась на дверь.
– Это вам кажется, – не поверила Дуся и направилась к своему знаменитому комоду, который уже успела покрыть кружевной салфеткой.
В комнате запахло лекарством.
– Ффу-у-у, – сморщилась Селеверова, но мензурку опрокинула.
– Скоро выветрится, – пообещала ей Дуся и распахнула форточку.
– Обледенеем щас, – с опаской отметила Римма.
– А вы одеялом моим накройтесь: будет тепло и свежо. Вот так вот… Привстаньте… – Евдокия стянула с кровати тяжеленное ватное одеяло и накинула Римке на плечи. – Тепло?
– Ногам холодно…
– А вы с ногами забирайтесь… Забирайтесь-забирайтесь. Ничего страшного, теплее будет.
Посомневавшись пару секунд, Селеверова так и сделала.
– Надо мне вам носки связать шерстяные. И вам, и Олегу Ивановичу…
Римка молчала.
– Вы какой размер обуви носите? – поинтересовалась Ваховская.
– Тридцать пять.
– Да что вы! Это ж прям как у Дюймовочки.
– А кто сказал, что у Дюймовочки тридцать пятый?
– Да никто не сказал, – улыбнулась Евдокия Петровна. – Просто очень уж маленький.
– Но-о-о-рмальный, – протянула Селеверова и как-то автоматически прилегла на Дусину подушку. – Кровать тебе надо нормальную купить. Деревянную, как у людей. А то спишь, как принцесса на горошине, полтора метра от земли. Смотри, свалишься…
Ваховская любовно погладила никелированные шишаки на спинках кровати и покачала головой:
– Не надо. Эту кровать мне еще папа покупал. Я привыкла.
– А мне мой папа, – поделилась Римка, – ничего не покупал…
Дуся вопросительно и с некоторым недоверием посмотрела на улегшуюся на ее кровати гостью.
– Не-е-ет, ну, он, конечно, что-то покупал… – неуверенно проговорила Селеверова. – Но не помню, хоть режь.
– Вы просто забыли, – постаралась ее утешить Евдокия Петровна.
– Да чего это я забыла бы? Его задавило – мне было лет семь. Помню, еще в школу мать нас собирала и ругалась все время: мол, помер и даже детей в школу не собрал. Глупо, конечно, помер, – разоткровенничалась Римка. – Из бани шел через переезд.
– Задавило?! – ахнула Дуся.
– Помяло. Машинист-то видел его, сигналил… Если б на скорости, вообще на хрен, надвое разрезало бы.
– Господи… беда, конечно. Вот ваша мама, царство ей небесное, и начала пить.
– Чего это начала? – изумилась Селеверова. – Она и до этого пила. И с отцом пила. А уж потом – пороть стала. Да ты сама ж видела…
– И что же, – строго поджала губы Ваховская. – Не мне судить. Не со зла она. Вон ведь как потом мучилась. Глядишь, сейчас бы тут, рядом с вами жила.
– Кто? – не поняла Римка.
– Мама ваша…
– Мама бы наша тут не жила, я тебя уверяю. Олег бы ее на порог не пустил. Ладно деньги на похороны дал… И то спасибо.
– Это точно, – поддакнула Дуся. – Точно. Олег Иванович – хороший человек. Порядочный. Справедливый.
– Это ты думаешь, что хороший, порядочный, справедливый….
– Да как же? – растерялась Евдокия, услышав такие слова про Самого.
– А так же! Я вот с ним, считай, восемь лет прожила, а до сих пор не знаю, какой он. Хороший? Плохой? Порядочный? Кто его разберет. Вот иногда смотрю на него и ненавижу. Веришь?
Дуся стушевалась и не осмелилась сказать «нет».
– Ну вот, правда: смотрю и ненавижу. Так бы и удавила ночью подушкой. А иногда… Иногда смотрю и люблю его, умираю. Вот дышать аж не могу…
– Вы, Римма, – заволновалась Ваховская от неожиданных признаний Селеверовой, – в-вы-ы-ы любите Олега Ивановича. Он человек надежный. Вас любит. Девочек. Меня, старуху, и ту пожалел.
– Какая ж ты старуха? – не согласилась Римка. – Тебе ж полтинник. Некоторые в пятьдесят замуж еще выходят. Вот у нас в бараке баба Зина жила, так она, почитай, в пятьдесят родила. И такое бывает…
– Не зна-а-аю, – засомневалась Дуся, пытаясь представить легендарную бабу Зину из барака с младенцем на руках.
– Я тебе точно говорю, – по-бабьи искренно уверила ее Римка. – Кстати, вспомнила…
– Что? – не поняла Ваховская.
– Один раз подарил. Кремль он мне подарил. Маленький такой. В темноте еще светился. Днем его на окно ставишь, а ночью он светится. Зеленым таким. Не знаю, куда мать его дела. Пропила, наверное.
– Господи, Римма, – выдохнула Евдокия и погладила ее по плечу. – Бедная вы моя…
– Да ладно… – отмахнулась Селеверова, но было видно, что неуклюжая Дуся вызвала в ней чувства скорее добрые, чем нет.
Как же Римка боялась показаться естественной! Ну такой, нормальной, как все. Чтобы и поплакать, и пожаловаться, и поговорить по душам. Если так, то это был позор. Мало того, свидетелей своего «позора» Селеверова заносила в черный список и не просто обходила их стороной, но и вычеркивала из своей жизни. Надо ли говорить, что у нее не было подруг? Не было ни одной соседки, с которой бы она пребывала хотя бы в приятельских отношениях. Римка не любила людей, не доверяла никому и так боялась предательств, что заранее объявляла войну всякому, кто знал о ней чуть больше, чем положено по протоколу.
– Ты мне лучше скажи, чего сама-то одна?
– Так вышло.
– Вы-ы-ышло… Вижу я, что у тебя вышло. Тошно тебе, видно, раз все, что скопила, чужим людям отдала. Ничего себе не оставила…
