— Ты же говорил, что любишь меня! Скажешь, не говорил, нет?
— Говорил. Я ошибся, Валь. Прости.
— Нет, что значит ошибся? В чем ошибся? Да разве я тебя обидела чем? Разве я не старалась, чтобы тебе рядом со мной хорошо было? Нет, скажи, чего тебе не хватает, а? Что я, много от тебя хочу? Ведь ничего не хочу! Только немного любви, самую малость, капельку…
Напрягшись лицом, будто с трудом сдерживая слезы, Валя потянула к нему пальцы, сложенные в щепоть, затрясла этой щепотью у него перед глазами, повторяя надрывно:
— Самую малость… Только самую малость, больше мне и не надо, Саш…
Он молчал, чувствуя себя в этот момент последним подлецом на земле. И Валю было жалко — с этой ее щепотью. И хотелось ей сказать что-нибудь хорошее, душевное, и даже обнять в порыве хотелось, да стыдно было обманывать. Всякий порыв — это в конечном итоге обман, не более того.
— …Я ведь так устала жить в этой вечной войне, Саш. Ну что, что у меня есть? Да, бизнес есть, деньги… А кому, зачем? И ради чего? Ради вечного ощущения страха все потерять и выматывающей душу усталости? Не может человек быть всю жизнь рабом на галерах! Тем более если этот человек — обыкновенная баба, которая тоже хочет, чтобы ее немного любили! Да, именно любили. Просто так! Не она покупала себе любовь несчастного приемыша, а ее — любили! Да, и не смотри на меня так! Я же знаю, на что ты оскорбился! Тебе эта история с усыновлением не понравилась, да? А ты бы попробовал на мое место, хоть на секунду! Я ж тогда в полном отчаянии была. Конечно, понять труднее, чем осудить. Слышишь, ты, чистоплюй хренов? Ведь осуждаешь меня, да?
Последнюю фразу она почти выкрикнула ему в лицо, в ярости сжав кулаки. Ему вдруг подумалось — лучше бы ударила, ей-богу. Плохо, когда ничем не можешь помочь. А ударила бы — и легче стало. Частичка злобного отчаяния на волю бы выскочила.
— Нет, Валь, не осуждаю. Я тебе не судья.
— Тогда почему, почему?
— Потому что я идиот, Валь. Сам себя обманул, тебя обманул. Да, иногда жизнь подбрасывает человеку испытание усталостью… Тогда и любовь, в которой он живет долгие-долгие годы, начинает ему казаться просто усталостью. Но ведь усталость — не смерть, есть еще время все исправить.
— В каком смысле — исправить? Ты что, к ней вернешься, да? К своей нищебродке? А ты не забыл, как ты от нее уходил, нет? Не поговорив, ничего не объяснив, как последний трус? Думаешь, она тебя простит, да? Или у нас нищебродка не гордая?
— Не надо ее оскорблять, Валь, прошу тебя.
— О, надо же, какие нежности! Стало быть, нищебродка у нас перешла в разряд священной коровы! Да чем она лучше меня, чем, скажи?
— Ну все, хватит… Можно, я пройду? Позволь мне вещи собрать…
— Вещи? Оказывается, у тебя есть вещи? А что ты называешь вещами, интересно? Пару дешевых рубашек и пару штанов с китайского рынка?
— Валь, прекрати! Тебя уже в истерику несет… Давай я тебе воды налью, хочешь?
— Воды?! Ты что, издеваешься надо мной, воды? Что ты о себе вообще возомнил, ты, проститутка! Ты хоть понимаешь, что я тебя купила, а ты мне продался? Продался, потому что не захотел всю жизнь в нищебродах жить, а не потому, что у тебя там усталость какая-то. А вышло, что я тебе не по зубам оказалась, да?
— Ну… Пусть будет так. Считай, как тебе удобно, Валь. Позволь, я пройду за своими дешевыми рубашками.
— Нет, не позволю! Без рубашек обойдешься. Иди, в чем есть. Забирай свою развалюху-машину из гаража и проваливай! Да, кстати! На работу можешь не выходить, ты с этой секунды уволен, естественно!
— Да, я понял. Естественно. Ладно, прощай, Валь…
Спустился со ступенек террасы, быстро пошел по дорожке в сторону гаража, нащупывая в кармане ключи от машины. И обернулся, услышав сзади хриплое Валино дыхание. И едва успел подхватить полное Валино тулово, с размаху падающее ему на грудь.
— Саша, Сашенька… Не уходи… Прости меня, Сашенька.
Она рыдала по-настоящему, вполне искренне, вжимаясь мокрой щекой в его грудь. Подняла голову, глянула в глаза с мольбой:
— Саш, я все сделаю так, как ты хочешь, только не уходи. Хочешь, я бизнес оставлю, а? Ну его к чертовой матери. Деньги есть, на жизнь хватит… Ну, помнишь, как ты говорил? Будем книжки читать, музыку слушать, а? Я согласна, Саш! Мне ничего не нужно, мне ты нужен, Саша!
— Валь… Ну что ты… Что ты прям, как Раиса Захаровна…
Наверное, от крайней растерянности пришло в голову это сравнение с героиней из фильма. А иначе как объяснить? Во всяком случае, больно не хотел Вале сделать, просто пошутил неудачно. И не ко времени.
— Кто?! Как… кто?! Раиса Захаровна? Я?!
— Прости, Валь, дурацкая шутка.
— А ну… — сильно толкнула его в грудь руками, — пошел вон отсюда… Сволочь неблагодарная… Вон! Пошел вон!
Саша развернулся и пошел прочь, не оглядываясь. Открывая ворота гаража, не выдержал, оглянулся. Валя так и стояла на дорожке каменным изваянием, запахнув халат и глядя ему вслед. Действительно, зря он так — с Раисой Захаровной-то… Какой уж тут юмор. Зря.
Пока ехал до города, громко подпевал Леве из «Би-2». Самому нравилось, как выходило почти складно, почти в такт с Левой: «…Скользкие улицы… Иномарки целуются… Помятые крылья несчастной любви…»
И вообще, было хорошо. Стыдно, но хорошо. Свобода, мать твою, ветер в окно! Помятые крылья несчастной любви, прости меня, бедная Валя! Я ведь тоже не шибко счастлив сейчас, если уж на то пошло… Натворил делов, так просто не расхлебаешь. Стыдно расхлебывать. Вообще — стыдно. И перед Машей стыдно, и перед Валей стыдно. Нет, как это у других мужиков получается, что все женщины вокруг них счастливы? Наверное, для этого особый талант нужен… Или харизма особая, чтобы на всех ее хватало.
И сам не понял, как оказался в родном дворе. Поднял голову, глянул на окна… Маши, конечно, дома нет, все окна наглухо закрыты. Примета верная, потому как Маша в том пространстве, где закрыты все окна, жить не умеет. Ей надо, чтобы ветер гулял, чтобы глаза видели кусок неба, живого, не через оконное стекло. Конечно, она на работе, где ж еще. И ключей у него нет. Ключи в кармашке сумки остались, которую Валя так и не позволила забрать. Да и не вошел бы он в квартиру без Маши. Права не имеет потому что.
Маша, Маша. Нежное мое, хрупкое создание. Жена моя Маша. Что я тебе скажу, как объясню?
Или не надо ничего объяснять? Ты же никогда не просила от меня объяснений… Вообще никаких. Шла рядом, держалась за мое плечо, но жила не со мной, а сама в себе. Или это нормально — жить в самой себе, но обязательно с кем-то рядом? И это не должно обижать того, кто рядом?
Да, наверное, не должно. Если он любит. А я люблю тебя, Маша. Люблю…
Вздохнул, опустил голову на руки, сложенные на руле крест-накрест. Увидел в окно сбоку — пух тополиный летит… Значит, скоро весь двор заметет белыми пухлыми сугробами. В открытые окна тоже пух полетит, никуда от него не деться. Помнится, Машу ничуть не раздражало это безобразие, а он гневался-распалялся про себя тихо — очень уж хотелось окна закрыть…
