– Кто в Советской России не подвергается опасности, тем более человек в таком положении, как Воробьянинов? Усы, Елена Станиславовна, даром не сбривают.
– Он послан из-за границы? – спросила Елена Станиславовна, чуть не задохнувшись.
– Безусловно, – ответил гениальный слесарь.
– С какой же целью он здесь?
– Не будьте ребенком.
– Все равно. Мне надо его видеть.
– А вы знаете, чем рискуете?
– Ах, все равно! После десяти лет разлуки я не могу не увидеться с Ипполитом Матвеевичем.
Ей и на самом деле показалось, что судьба разлучила их в ту пору, когда они любили друг друга.
– Умоляю вас, найдите его! Узнайте, где он! Вы всюду бываете! Вам будет нетрудно! Передайте, что я хочу его видеть. Слышите?
Попугай в красных подштанниках, дремавший на жердочке, испугался шумного разговора, перевернулся вниз головой и в таком виде замер.
– Елена Станиславовна, – сказал слесарь-механик, приподымаясь и прижимая руки к груди, – я найду его и свяжусь с ним.
– Может быть, вы хотите еще компоту? – растрогалась гадалка.
Виктор Михайлович съел компот, прочел злобную лекцию о неправильном устройстве попугайской клетки и попрощался с Еленой Станиславовной, порекомендовав ей держать все в строжайшем секрете.
Глава XIII
Алфавит – зеркало жизни
На второй день компаньоны убедились, что жить в дворницкой больше неудобно. Бурчал Тихон, совершенно обалдевший после того, как увидел барина сначала черноусым, потом зеленоусым, а под конец и совсем без усов. Спать было не на чем. В дворницкой стоял запах гниющего навоза, распространяемый новыми валенками Тихона. Старые валенки стояли в углу и воздуха тоже не озонировали.
– Считаю вечер воспоминаний закрытым, – сказал Остап, – нужно переезжать в гостиницу.
Ипполит Матвеевич дрогнул.
– Этого нельзя.
– Почему-с?
– Там придется прописаться.
– Паспорт не в порядке?
– Да нет, паспорт в порядке, но в городе мою фамилию хорошо знают. Пойдут толки.
Концессионеры в раздумье помолчали.
– А фамилия Михельсон вам нравится? – неожиданно спросил великолепный Остап.
– Какой Михельсон? Сенатор?
– Нет. Член союза совторгслужащих.
[183]
– Я вас не пойму.
– Это от отсутствия технических навыков. Не будьте божьей коровой.
Бендер вынул из зеленого пиджака профсоюзную книжку и передал Ипполиту Матвеевичу.
– Конрад Карлович Михельсон, сорока восьми лет, беспартийный, холост, член союза с 1921 года, в высшей степени нравственная личность, мой хороший знакомый, кажется, друг детей… Но вы можете не дружить с детьми – этого от вас милиция не потребует.
[184]
Ипполит Матвеевич зарделся.
– Но удобно ли…
– По сравнению с нашей концессией это деяние, хотя и предусмотренное уголовным кодексом, все же имеет невинный вид детской игры в крысу.
Воробьянинов все-таки запнулся.
– Вы идеалист, Конрад Карлович. Вам еще повезло, а то бы вам вдруг пришлось стать каким-нибудь Папа-Христозопуло или Зловуновым.
Последовало быстрое согласие, и концессионеры выбрались на улицу, не попрощавшись с Тихоном. Остановились они в меблированных комнатах «Сорбонна», принадлежавших Старкомхозу. Остап переполошил весь небольшой штат отельной прислуги. Сначала он обозревал семирублевые номера, но остался недоволен их меблировкой. Убранство пятирублевых номеров понравилось ему больше, но ковры были какие-то облезшие и возмущал запах. В трехрублевых номерах было все хорошо, за исключением картин.
– Я не могу жить в одной комнате с пейзажами, – сказал Остап.
Пришлось поселиться в номере за рубль восемьдесят. Там не было пейзажей, не было ковров, а меблировка была строго выдержана: две кровати и ночной столик.
– Стиль каменного века, – заметил Остап с одобрением, – а доисторические животные в матрацах у вас не водятся?
– Смотря по сезону, – ответил лукавый коридорный, – если, например, губернский съезд какой-нибудь, то, конечно, нету, потому что пассажиров бывает много и перед ними чистка происходит большая. А в прочее время действительно случается, что и набегают. Из соседних номеров «Ливадия».
В этот же день концессионеры побывали в Старкомхозе, где получили все необходимые сведения.
Оказалось, что жилотдел был расформирован в 1921 году и что обширный его архив был слит с архивом Старкомхоза. За дело взялся великий комбинатор. К вечеру компаньоны уже знали домашний адрес заведующего архивом Варфоломея Коробейникова, бывшего чиновника канцелярии градоначальства, ныне работника конторского труда.
Остап облачился в гарусный жилет, выбил о спинку кровати пиджак, вытребовал у Ипполита Матвеевича рубль двадцать копеек на представительство и отправился с визитом к архивариусу. Ипполит Матвеевич остался в «Сорбонне» и в волнении стал прохаживаться в ущелии между двумя кроватями.
В этот вечер, зеленый и холодный, решалась судьба всего предприятия. Если удастся достать копии ордеров, по которым распределялась изъятая из воробьяниновского особняка мебель, – дело можно считать наполовину удавшимся. Дальше предстояли трудности, конечно, невообразимые, но нить была бы уже в руках.
– Только бы ордера достать, – прошептал Ипполит Матвеевич, валясь на постель, – только бы ордера!..
Пружины разбитого матраца кусали его, как блохи. Он не чувствовал этого. Он еще неясно представлял себе, что последует вслед за получением ордеров, но был уверен, что тогда все пойдет, как по маслу. «А маслом, – вертелось у него в голове, – каши не испортишь».
А каша заваривалась большая. Обуянный розовой мечтою, Ипполит Матвеевич переваливался на кровати. Пружины под ним блеяли.
Остапу пришлось пересечь весь город. Коробейников жил на Гусище, окраине Старгорода. На Гусище жили преимущественно железнодорожники. Иногда над домами, по насыпи, огороженной бетонным тонкостенным забором, проходил задним ходом сопящий паровоз, крыши домов на секунду освещались полыхающим огнем паровозной топки, иногда катились порожние вагоны, иногда взрывались петарды. Среди халуп и временных бараков тянулись длинные кирпичные корпуса сырых еще кооперативных домов.
Остап миновал светящийся остров – железнодорожный клуб, – по бумажке проверил адрес и остановился у домика архивариуса. Бендер крутнул звонок с выпуклыми буквами «прошу крутить».
