– Объясни, – упрямо повторил Раки. – Объясни, почему я должен оставить Эгнан.
– Нет, – коротко сказал Делламорте. – Если хочешь, могу тебя просто убить, потому что ты мне надоел.
Тогда Раки встал с трона, поднял тиару и направил Иссушающее око в лицо доктора Делламорте. Многое увидел он там: мальчика и девушку в монастырском приюте, странную музыку в необъяснимого вида зданиях, злых диких людей, похожих на медзунамцев, плавающие в воде белые цветы, солдат на холодной площади и тысячи других картин, смешавшиеся в одну большую, непрекращающуюся войну, в лишенное надежды противостояние с бессловесным, безликим злом; и все это было окутано кровавым туманом страдания, а потом померкло, как будто непобедимый взгляд царя проскрежетал, как нож по фарфоровой тарелке, по глухой стене. Всадник пошатнулся, чуть не потеряв равновесие, после чего повернулся к Раки, и на лице его была написана злость. Ничего не говоря, он с силой хлестнул Раки ламаррской плетью для кентавров, свалив оторопевшего повелителя эфестов с лестницы одним ударом, преодолел возникшую между ними дистанцию одним прыжком и воткнул острый наконечник в правое сердце царя. Изо рта Раки II полилась кровь. Гексенмейстер чуть наклонился над ним.
– Что, интересные пейзажи открылись тебе в моем прошлом? – спросил он глухо. – Не знал, что ты обладаешь такой силой, но теперь – и будь я проклят, если позволю кому-нибудь хоть раз применить ее. Не зря у вас, хрустальных эфестов, две жизни – слишком уж вы самоуверенные создания. Возможно, царя лишить жизни сложнее, чем какую-нибудь эфестскую домохозяйку, но, может быть, заняться этим, Раки?
Он склонился еще ниже над эфестом.
– Может быть, мне заняться этим? – повторил он. – А потом можно убить весь твой народ.
Тогда сраженный царь увидел, что внутри лица Делламорте находится серебряная маска бесконечной войны и перед ней горит свеча.
– Чего ты хочешь? – просипел царь.
– Уходи, – сказал магистр тяжело. – Уходи. Забирай своих людей, хрусталь, арфы и кружево, ваше волшебное пиво – всю эту пасторальную чушь. Эгнан исчезнет, как и остальные города, а если вы останетесь здесь, погибнете.
– Куда же мы можем уйти? – спросил Раки слабо.
– На запад, – велел Делламорте.
– Но там ничего нет, – возразил Раки. – Еще во времена Орранта эфесты снаряжали туда походы. Эти земли пусты, безжизненны. Там нет даже зверей.
– Вот и плывите на лодках, как тогда. Что же до зверей – разведете новых, – отвечал всадник.
Тогда Раки повиновался. Непобедимый Эгнан стал единственным городом, жители которого ушли по своей воле.
8. Эгнан – Рэтлскар транзит: Una gran’festa
Ни одну вещь нельзя ни создать, ни разрушить так, чтобы не осталось каких-то крошек, заусенцев и лишних деталей. Ты наступаешь мстительной ногой на кусок песчаника, виновного лишь в том, что это хрупкий и недолговечный материал, взявшийся сохранить для бесконечного будущего память о бесконечном прошлом, а он, погибнув как целый, солидный кусок, рассыпается песчинками – не имеющими смысла, лишенными связи друг с другом и оставляющими лишь впечатление неаккуратности. Вот и магистр искусств, успешно снесший на материке почти все гнезда сознательной жизни – загадочную страну кочевников Медзунами
[76]
, величественный слепой Тирд, коварную Камаргскую империю и суровую цивилизацию эфестов, мог бы по пальцам одной руки пересчитать то, что осталось после учиненной им «зачистки территории». Делламорте был человеком методическим: масштабные деструктивные мероприятия, проведенные им в Уре, казалось бы, выглядели достаточными для любого. Однако чего-то не хватало ему – присутствие некоторых душ как будто кричало ему вослед, окропляло небеса кровавой росой и не позволяло умыть руки окончательно.
В первую очередь нужно было разобраться с жеребцом, к которому магистр спустился с главной вершины Эгнана спустя день, великодушно выделенный на эвакуацию столицы эфестов. Точно неизвестно, как именно всадник разделался с городом, но говорят, что, спустясь в Тирд и пройдя заброшенными частями Дагари, он еще до визита к царю Раки II с помощью того самого пожирателя камней, что был вставлен в рукоять его меча отравил хрустальные жилы, которыми пронизана гористая земля эфестов. Что-то охнуло в глубине земли, что-то загрохотало со стоном, а затем Эгнан с душераздирающим хрустом просел: длинные дома, ристалища и общественные столовые переломились пополам, как сухие сучья, Трон же вообще ушел в тьму земли, как будто и не было его никогда; и никаких полых и тем более хрустальных холмов в верховьях Мирны более не осталось – только много красивых осколков и глыб. Сама же река попыталась было выйти из берегов, но, как любая эффективная вода, обнаружила в земле массу лакун и устремилась туда, устроив на поверхности несколько веселых водоворотов, в которых и погибли те эфесты, которые не поверили мрачному обещанию Врага и не ушли из города. Делламорте же, только что не отряхнув руки в манере, свойственной людям, успешно покончившим с тяжелой и неприятной работой, насвистывая что-то легкомысленное, вернулся к жеребцу.
– Fin ch’han dal vino, calda la testa, una gran festa fa preparar
[77]
, – заявил ему Делламорте, и жеребец в ответ согласно закивал, тихо и музыкально заржав. Магистр рассмеялся: – Из тебя получился бы неплохой Лепорелло, – продолжил он оперную метафору, до конца внятную, похоже, ему одному. – Да что там – уже получился, правда?
Жеребец не мог отвечать, но казалось, что он нервничал: всегда понимая, чего хотел от него хозяин, он отнюдь не всегда понимал хозяина (сложно винить в этом лошадь, какой бы умной она ни была.) Всадник поднялся в седло и, следуя против течения равнодушной реки, так и не заметившей, что на ее берегах более не живут обожествлявшие ее некогда существа, довольно скоро повторил часть пути, который проплыла экспедиция Орранта, и достиг истока Мирны. На приличном расстоянии от берега, покачиваясь на теплых синих волнах, располагался корабль, который мы мельком увидели в узкой гавани Ламарры (прежде чем гавань со скрежетом, подобным зубовному, сомкнула берега и раздавила самое себя, чтобы погибнуть подо льдом, корабль покинул ее навсегда). Немного посмотрев на изящное парусное судно, каких не знали здешние берега, магистр спешился и закинул поводья на спину жеребцу.
– Бедный Джонар тогда спросил меня, как назвать корабль, помнишь? – Жеребец в ответ гордо стукнул копытом о прибрежную гальку. – И ты был настолько полон сил в те времена и так рвался вперед, что взошел на палубу и точно так же, как сейчас, принялся бить в нее копытом.
Жеребец радостно взметнулся на дыбы, сотрясая передними ногами морозный воздух и оглашая окрестность победным ржанием. Делламорте же, которому в покое и отсутствии непосредственных угроз были свойственны резкие перепады настроения, слегка помрачнел. И куда только подевался шампанский Моцарт? То ли он что-то вспомнил, то ли не мог разделить откровенную радость коня при виде этого корабля. Но вспомнив это «что-то», он немедленно взял себя в руки.
