Дети эфестов, не ожидавшие такой непосредственности, переглянулись, а Делламорте, сделав скучающую мину (он был без маски – видимо, специально, чтобы немного поконтрастировать с закованными в сплошной доспех Детьми), с искренним удовольствием заявил:
– Мне недоставало вас, молодые люди. Вижу, вы все такие же задорные ребята, что и в прошлый раз. Как будем развлекаться сегодня?
Не опуская взведенного лука, Сард заговорил:
– Ты понимаешь, что эфесты будут мстить? – не позволяя себя сбить, спросил он. – Даже если тебе удастся сыграть с нами вторую из твоих штук и уйти.
– Да где уж мне догадаться, – пробормотал всадник, сокрушенно опуская голову, – что эфесты мстительны, как слоны, мнительны, как гимназистки, и целеустремленны, как лосось, идущий на нерест?
– Ты понимаешь, что мы не можем вернуться в Эгнан? – продолжил предводитель с угрозой, будто не зная, как реагировать на столь сложные насмешки.
– Вполне, – ответил магистр, начиная раздражаться. – В конце концов, один мой знакомый, – он вытянул указательный палец и, согнув руку в локте, показал им на себя, – приложил к этому некоторые усилия.
– Ты догадываешься, что для своего народа мы теперь прокляты? Мы, не защитившие свою Родину, мы, опозорившие высокого отца, царя Раки Второго? Мы, изгнанники изгнанников? – продолжал эфест, и лишь дрожание воздуха вокруг него свидетельствовало о степени его исступления.
– Himmeldonnerwetter noch mal!
[79]
– лихо выговорил магистр непонятную фразу, ничуть не наскучивая собственным весельем. – Я знал далеко не все из того, что ты сказал, но, Хараа-Джеба сгрызи мои внутренности, это крайне неприятное положение!
– Сейчас ты умрешь, – сообщил тогда Сард. Эфесты снова взвели луки.
За минуту до того упражнявшийся в несложном остроумии и искусстве дразнить гусей, магистр подобрался и вернулся к характерному для него молчанию, как будто превратился в выполняющую программу машину. Он взмахнул веткой, из нее вылетел узкий и длинный кожаный язык, обхватил Лота за пояс, и через несколько мгновений бедный Лот, успешно избежав копыт и мечей разъяренных эфестов, обнаружил себя стоящим за магистром. Сломанный строй эфестов рванул к всаднику и его добыче с понятной целью разобрать обоих на медзунамское блюдо «тысяча кусочков», но магистр протянул вперед руку, развернув ее ладонью к Детям, и они опять – не в первый раз – остановились.
– Хорошо, хорошо, – покорно-примирительно сказал Делламорте. – Пострелять вы всегда успеете, а я бы вот на вашем месте посмотрел, что в телеге у вас за спиной.
Не спуская глаз с противника, Сард сдернул кусок дерюги, которым была накрыта телега.
– Тут какой-то зверек, – доложил один из эфестов, – и серая подушка.
– Не только, – сказал вкрадчиво Всадник. – Есть там и еще кое-кто. Не хочешь ли разбудить своего брата, Хараа-Джеба?
Тут Сард почувствовал неладное и сам натянул тетиву – но на долю секунды позже, чем следовало. И здесь место похвалить маритимского купца еще раз. Лот не был человеком воинственной отваги, он никогда прежде не рисковал своим животом, всю жизнь проведя между мануфактурой и суконной лавкой, а вечерами слушая рассказы стариков и копаясь в книжках. Лот не получил ничего хорошего от разрушения мира и потерял единственное живое существо, которое было ему дорого, – безответную, но верную жену. Лот провел последние дни в бегах, страхе, нервном напряжении и лишениях, и никакая награда не ожидала его за это, только тоска и неопределенность. И все-таки, исполняя приказ, он хозяйственно погрузил в телегу останки великой триады божеств Камарга и покорно повез их прочь из города. Перегрин-Ристан, уставшее и безликое божество вод и ветров, покровитель путников и странников, знал, что должен будет откликнуться на зов сестры, когда придет время. (Вообще-то Делламорте планировал использовать его при навигации по Пребесконечному океану, чтобы сделать «Скифа» быстроходнее, но сейчас выбор между быстроходностью и быстрой смертью оказался очевидным.) И вот Перегрин-Ристан вырвался из телеги расширяющейся трубой тугого торнадо и завис, ожидая указаний и свивая воедино дорожную пыль, частицы снега, серое тело Онэргапа и все, что попалось ему на пути – в том числе лошадей и детей эфестов.
Строй сломался. В стороны летят спущенные в последний момент волшебные стрелы луков победы, а эгнанские голубые лошади, эти чемпионы невозмутимости, храпят, фыркают, отчаянно ржут и поднимаются на дыбы, сбрасывая непривычных к неповиновению всадников. У самих же всадников, беспорядочно вращающихся в буйстве ветреной стихии, будто поднялась температура тела, будто взбесилась сложнейшая кровеносная система – две системы, и вскипевшая голубая кровь бросилась в головы.
– Ты помнишь, предводитель, – обратился Всадник к Детям, – как выглядела наша встреча в прошлый раз? Вы бежали, а я стоял. Сейчас все будет наоборот: вы будете стоять, а я убегу. Ты свободен, Перегрин-Ристан!
Эфесты, лошади, телега и все прочие вещи, которые вобрало в себя благодарное торнадо, грудой обрушились наземь, и пока они собирались воедино, гексенмейстер провел ладонью перед лицом, оказался в маске, а затем медленно поднял голову к небу, как будто со специальной театральной неспешностью. Сард, погребенный под кучей соратников, наблюдал за его метаморфозами с ужасом и недоверием: вот же он, Враг, на расстоянии вытянутой руки, а достать опять нельзя.
Всадник тем временем медленно развел руки в стороны ладонями к небу (в одной из них по-прежнему была ветка), как если бы у него должны были вырасти крылья, но его волшебный плащ вел себя лишь как предмет одежды, и никакими крыльями магистр не прирос. Зато небо, к которому Делламорте, обычно чуждый вычурных жестов, обратился в такой странной манере, как будто признало в нем своего, и через несколько долгих секунд ни гексенмейстера, ни его знакомого купца на дороге уже не было. Оба сошлись в огромный узкий зрачок неожиданной крестообразной формы, перед эфестами ядерно вспыхнуло светом и тьмой, и это было все. Только мела по земле кудрявая поземка, а использованная гексенмейстером ветка валялась на земле.
Сард с трудом поднялся и, пройдя несколько шагов, поднял ветку. Это была ива, и в руках предводителя она рассыпалась серой ледяной крошкой, как будто одновременно заледенела и обуглилась. Созидатель использовал ее до конца.
– Значит, до следующего раза, – сказал Сард и улыбнулся окровавленным ртом. К счастью, на голове у него был шлем, и этого совершенно человеческого действия его братья не увидели.
3. Ковчег
И он собрал их в доме. Корабль, названный в честь коня и управляемый мастером на все руки Танкредо, прошел из Ламарры, где взял на борт гордого мальчика Кеандра, того самого Кая, сына Варрона, а Эзра, Лот и Делламорте взошли на борт в Камарге. С одинаковой легкостью корабль путешествовал и вдоль берега, и по безымянным рекам, прошел бы он, казалось, и полями, когда б возникла необходимость. В какой-то момент они вплыли в туман, прошли в нем, как в облаке, в полном молчании – то ли час, то ли день, и сошли на летнюю поляну, оставив позади позднюю зиму и раннюю весну. Вокруг все зеленело, кто-то вдумчиво чирикал и свиристел, лес перешептывался сам с собой, и ничто не напоминало ни о городах за стенами, ни о дорогах, ни о том, что цивилизации материка были разрушены. Лот понял, что они в лесу Гриз – священном месте всего материка.
