– …в этом доме вы в безопасности, – говорил магистр, а шестеро пленников вслушивались с болезненным вниманием.
– …вы ограничены в передвижениях пределами поляны, на которой стоит дом, – пояснил Делламорте, и болезненное внимание сменилось напряженным молчанием.
– …дело не в том, что я не отдаю вас на растерзание изгнанникам Эгнана и их детям – они бы не обидели сына Варрона, но из остальных не преминули бы приготовить рагу по-эгнански за один факт «дружбы» со мной. Дело в том, что вы нужны мне в этом доме, а не где-нибудь еще, – напряженное молчание уступило место обреченности.
Если они ему настолько нужны, никуда не денешься. Им предстояло оставаться в ковчеге и писать историю своих городов. Лот знал все о Маритиме, камаргиты о Камарге – Эзра о городе, Апеллес о дворце, Танкредо владел секретами Короны гиптов, Кай помнил каждый камень и лепесток цветущей вишни в Ламарре, а Сюцай в самых цветастых подробностях мог рассказать историю Медзунами. Им предстояло записывать все – каждый день и в мельчайших деталях – и ждать магистра, у которого оставались дела. Магистр закончит дела и придет за ними. Они молчали.
В распоряжении этих шестерых был ковчег, сад, поляна (но не лес – ни дюйма ничьей ноги не могло выдвинуться в лес). У них была библиотека (Апеллес ни секунды не сомневался в ее происхождении), бумага и чернила, никогда не кончатся еда, дрова, краски и холсты, и жизнь обитателей будет тянуться столько, сколько понадобится, чтобы написать свои истории и дождаться Всадника. Он обязательно придет – не потому что ему так нужны обитатели дома (в этом они не сомневались), а потому что ему нужны их истории. Когда? Он не знает. Как только закончит остальные дела. Сразу придет. И заберет их с собой? И заберет их, да. Куда? Ну конечно, на небо.
– Я помог тебе, – нарушил общее оцепенение Апеллес (подобно Эзре и Танкредо, он не мог объяснить, как оказался здесь, – последнее, что он помнил, был палец Делламорте, указывающий на какую-то строчку в книге).
– Хм, – ответил Всадник, достигший дверей «кают-компании». – И я чем-то тебе обязан?
– Да, – подтвердил Апеллес. – Ответами.
– Попробуй, – сказал Делламорте и сложил руки на груди.
– Почему ты пощадил эфестов и их детей? – спросил Апеллес под аккомпанемент звенящей тишины.
– Из эстетических соображений, – заявил гексенмейстер, и с определенным трудом понял его лишь Апеллес. Остальные не знали, что такое «эстетические соображения».
– Какие еще у тебя дела? – спросил Апеллес. – Ты ведь расправился с материком.
– Используй воображение, художник, – пробормотал магистр вместо прощания, застегнул на плече плащ, в складках которого исчезла свернутая карта, и ушел. Кай смотрел в окно, надеясь увидеть, куда он пойдет, но магистр, покинув дом, на поляну не вышел.
«Нечему удивляться, – подумал Кай, подобно друзьям по несчастью совершенно не помнивший, как оказался на борту «Скифа», и на него вдруг впервые за долгие годы снизошло умиротворение. – Удивительно, что он вообще был. Может, его и не было вовсе? Может, ничего не было?» В отличие от гексенмейстера Делламорте, мы не можем ответить сыну Варрона на этот вопрос.
4. Уроборос, v. 2.0
Земли, где происходит дело, нет на картах – там нет многого, о чем не следует знать людям. Форма мира не такова, как принято считать, многие реки протекают не там, где думают путешественники, а континенты не везде выдаются в океаны так, как в атласе. Хорошо известно, что белых пятен на карте не осталось – но подобно многим другим истинам и эта ложна. Современному человеку не имеет смысла тяжко задумываться – к чему, если вокруг хватает вопросов, требующих немедленного вмешательства? Оставим эти дела другим. И все же… ах, как печалит незнание, как иссушает и утомляет неожидание! Ведь человек жив голодом будущего и тем отличается от прочей Animalia. Но и прошлое тоже живет и порою обгоняет своего владельца.
Представьте себе серую равнину, утыканную оголенными силуэтами влажных темных деревьев. По ней течет быстрая холодная река, неся воды с такой головокружительной скоростью, будто она, как испуганная барышня, подобрала юбки и стремглав убегает от преследователя. Повинуясь побегу реки, вместе с нею мчится и лодка, на дне которой лежит, по-фараонски крест-накрест сложив руки на груди, человек, глядящий вверх. Над ним бесконечной выцветшей подушкой простирается кисельное серое небо, местами расщедрившееся на венозно-кровавую красноту. Человек знает, что его преследуют, знает, кто и почему, и знает, что эти «кто» догонят его, но еще не решил, готов к этому или нет. Он сделал кое-что, чего, с их точки зрения, делать не следовало, но не раскаивается. Назовем эту местность просто материком, а человека – магистром.
Магистр поднимается и, не обращая внимания на лихорадочное раскачивание лодки, встает на корме лицом против течения, вглядывается в даль, пытаясь увидеть или надеясь не увидеть преследователей. Их нет – преследуют его лишь шум влажного ветра, плеск свинцовой воды и запах бесцветных сырых полей. Строго запретив себе расслабляться (но что-то незаметное внутри выдыхает с облегчением), он оборачивается и видит, что одиночество его нарушено самым бесцеремонным образом – на носу лодки сидит старик, которого легко было бы узнать в толпе – из бескомпромиссно лысого черепа его торчат мощные рога. На коленях у старика лежит витая палка черного дерева, и ее цвет настораживает беглеца: прежде на этом материке не существовало столь окончательно черного цвета. Магистр устраивается на грубой деревянной планке, служащей лодке сиденьем, молча оглядывая старика. Не его он ожидал увидеть.
Старик откашливается. Он произносит слова скрипуче и веско, так, что, кажется, можно услышать деревянный стук, с которым они падают на дно.
– Ты BINΣENT PATΛANT? – называет он имя магистра.
Магистр неприятно улыбается.
– Нет, это не я, – говорит он вежливо, – ты ошибся лодкой. «RATLANT» плывет в следующей.
Сказав это, всадник замолкает. Молчит и старик. Спустя время магистр негромко спрашивает:
– Может, и ты представишься?
– Нет нужды, – благодушно отвечает старик. Беглец мрачнеет.
Рогатый гость его встает и оглядывает окрестности, затем расстроенно качает головой, перехватывает палку и без предупреждения бьет ею по воде. Против ожидания палка со звонким треском ударяется о лед. Старик легко спускается на воду и идет вперед, а магистр следует за ним, потому что знает, что не может сделать ничего иного. Он бросает последний взгляд на лодку, вмерзшую в лед и, словно прощаясь, приподнявшую борт.
– Я вернусь, – говорит Делламорте с угрозой, не в последней степени обещая это себе. Старик молчит, лишь переставляет ноги. У него странная походка – кажется, это не он идет вперед, а материк перемещается вокруг него. Магистр догоняет его, не прикладывая особенных усилий, и так, бок о бок, они доходят до обрыва, которого здесь раньше как будто не было. Рогач простирает руку вперед.
