В брошюрке не оказалось ни одной русской буквы, зато имелись как любопытные конструкции, вроде «Pri-nos-sнte wуdu!» и «Sni-máj sháp-ku, kog-dá go-vo-rísсh s ne-méz-kim ofi-zzé-rom», так и довольно неожиданные: «Mo-já zhe-ná lúbit Die Zauberflöte
[86]
. Mуj sin khó-tchet stat khudó-zhni-kom». Поколебавшись, Ратленд все-таки спросил девушку, откуда она взяла свой странный товар. Та, не удивившись вопросу странного господина, как будто явившегося сюда прямиком со съемок фильма о последних предвоенных годах, с готовностью подтвердила: словари не понадобились, а продает она репринты, потому что уцелело совсем мало экземпляров. Винсент сказал неопределенно-необязательное «ну, конечно, конечно…» и отошел, толком еще не решив, куда идти. Понял, что нужно немного подумать, и сел неподалеку на скамейку.
Через минуту девушка с брошюрами уже сидела рядом.
– Простите, мсье, – сказала она, запихивая с десяток нераспроданных книжек в полосатую сумку, – вы ведь купили разговорник, чтобы получше вжиться в роль, да? Вы снимаетесь в фильме про войну, конечно же; вот и франки у вас довоенные.
Не привыкший платить за товары валютой, устаревшей больше чем на полвека, Ратленд машинально полез во внутренний карман пальто за сигаретами – и только тут понял, что вернулся назад в той же одежде, в какой был убит на Испанских ступенях.
– Да, – подтвердил он со всей уверенностью, на какую был способен, достал коробку Sobranie, предложил девушке, поджег ее и свою сигарету и сказал себе, что ради одного этого благословенного дыма можно радоваться внеочередному возвращению. – Снимаюсь, точно. Видите, в меня даже стреляли.
Девушка явно видела, потому что она аккуратно потрогала левую полу его пальто и посмотрела на окрасившиеся красным пальцы.
– Ничего себе, – сказала она неуверенно, – какую натуральную кровь научились делать… – Она улыбнулась немного смущенно: – Если вам там вдруг понадобятся люди для массовки, вот мой телефон. – Она быстро написала несколько цифр на задней обложке его брошюры. – Или лучше вы дайте свой.
– У меня нет телефона, – честно признался магистр искусств, радуясь такому совпадению правды и неправдоподобия. – Но я вам позвоню сам… из студии. Вот именно.
Он поднялся. Почему-то было ясно, что надо взойти по ступеням и пройти через арку.
– Вам точно не нужна помощь? – крикнула девушка уже в спину странному актеру в черном пальто, испачканном кровью (брошюру с телефоном он оставил на скамейке). Но актер не ответил, а, полуобернувшись, быстро сделал какой-то прощальный жест – так, будто махать кому-то с лестницы, расставаясь, было ему физически больно, – и затерялся в толпе.
6. Париж: Франсуаза Камиль
Мы не станем в душераздирающих подробностях рассказывать, как Винсент Ратленд врастал в новую действительность конца ХХ века. Во-первых, книга наша не о том, как заработать миллион, а затем другой и третий. Во-вторых, значительную часть состояния нашего героя охраняли мало кому известные, но от того не менее рачительные швейцарские банкиры, придерживавшиеся весьма консервативных правил инвестирования, и за годы его отсутствия часть эта выросла до размеров, по любым меркам внушительных. Потому-то магистру не составило особого труда обновить гардероб у хороших портных (для этого, правда, упрямый Ратленд отправился в Лондон на Savile Row: Парижа ему было мало), восстановить контакты с наследниками своих деловых партнеров и вновь обосноваться в Европе так, как будто он никогда ее и не покидал. Раз уж его выбросило в Париж, он принял решение временно остаться там и в деловом районе Дефанс появлялся, как мы знаем, еще не раз – в частности, для душевных бесед с акулой-горгоной пищевой промышленности Дельфиной Монферран. Ко времени знакомства (назовем это так) с Дельфиной Ратленд уже давно перестал быть Ратлендом, за его спиной стояло несколько мощных компаний, и некогда свободный искусствовед переквалифицировался в туманно-могущественного специалиста по консалтингу, на которого работало немало людей. У него появились банк и PR-агентство, в Лондоне открылся головной офис транснациональной компании Niсa, кое-где в европейских странах – ее филиалы, а с российским отделением этой компании, носившим название Gnosis, мы познакомились в самом начале этой трилогии.
Нельзя сказать, чтобы наш герой был публичной фигурой – скорее, стал фигурой умолчания. Его называли либо Заказчиком, либо, заговорщицки понизив голос, Магистром; о смысле же прозвания «Делламорте» мы помним по упоминанию этой фамилии Дельфиной Монферран. Сам бывший всадник не задумывался об этих совпадениях.
Во время одной из первых прогулок магистра по Ситэ (он зашел в Сен-Шапель полюбоваться на свет тамошних витражей и подумать о Надежде Холодовой, о Гвидо Ланцоле, об Агнес Корнуолл и о Машеньке Ордынцевой) к нему явился Страттари. Магистр стоял на набережной Часов перед мрачным замком Консьержери и что-то высматривал в водах октябрьской Сены.
– Признаться, не люблю я эту страну, – произнес знакомый голос из-за левого плеча магистра, и в колеблемой течением воде отразился алый средневековый тюрбан-шаперон. У левого виска тюрбан был заколот скромным аграфом с пером, а в аграфе затаился одинокий изумруд в форме грецкого ореха.
Магистр медленно обернулся и оглядел демона, помимо шелкового тюрбана украсившего себя невероятным гибридом парчовой мантии и собольей шубы. Этот дикий наряд, как и все, что носил Страттари, удивительно ему шел. Демон с каким-то недоуменным недоверием взирал на Сену.
– Да и Белую страну
[87]
, если говорить вполне откровенно, я недолюбливаю, – продолжил он свою крамольную мысль. – Всех их мы когда-то завоевывали, всем приносили язык, привычку мыться в горячих термах, культуру, мрамор, смысл существования… dolce far niente
[88]
, наконец! И что они сделали с этим?
– Что? – поинтересовался магистр, не знавший пока, рад он видеть демона или нет.
– Развалили империю, – вынес Страттари лаконичный и мрачный приговор.
– Увы, распад – удел любой империи, – уклончиво и немного удивленно ответил магистр. Он тоже вернулся к осмотру речных вод и через какое-то время продолжил: – А я знаю, Страттари, к чему стремятся все ваши кардинальские шляпы и алые тюрбаны. Я наконец-то понял и поэтому все-таки рад вас видеть.
Страттари безмолвствовал.
– Вы мечтаете о шапке и мантии венецианского дожа. Это единственная одежда, которую вы не можете надеть. Потому что дожи были вашими патронами, и лишь Чезаре, отнявший вас у них, положил конец этой зависимости… и начало новой.
