Страттари молчал.
– Я ведь готов отпустить вас, Страттари, – сказал магистр и стянул перчатку с левой руки. На среднем пальце у него обнаружился старинный перстень с головой льва, тускло взиравшего на мир ядовито-медовыми полупрозрачными глазами.
Страттари с неудовольствием посмотрел на перстень.
– Эта вещь принадлежала Чезаре, – пробормотал он. – На этом перстне есть шип.
– Да, – признал магистр, – это тот самый перстень. Только я не собираюсь колоть вас им в палец – это было бы черной неблагодарностью. Да и бесполезно.
– Пока опять рано, – ответил дух вод неспешно, – срок моей службы не вышел.
– Когда же он выйдет? – полюбопытствовал Ратленд.
– Не знаю, – отвечал Страттари. – Я не тороплюсь, как и вы.
Как бы в подтверждение этого демон отстегнул с шаперона изумрудный аграф и вручил магистру, а магистр снял с пальца перстень и вручил демону. Оба при этом выглядели так, словно в рутинном порядке обменялись визитными карточками.
– Знаете, Страттари, – проговорил магистр, направляясь к ближайшему мосту, – последнее, что я услышал там, было странное проклятие.
– Странное? – повторил Страттари. – Проклятию следует быть в первую очередь страшным.
– Вот именно. А это было странным. – Пока трость магистра легко постукивала по мостовой, Страттари, искоса наблюдавший за своим спутником, отметил с привычной печалью, что тот стал старше: пускай он и не прибавил к своему довоенному возрасту сполна те три четверти века, что прошли с Испанских ступеней, но все-таки это был уже не тот человек, что поил шоколадом мадемуазель Мари Ордынцеву в римском кафе «Трастевере».
– Вы расскажете мне о нем? – спросил демон.
– Рассказывать особо нечего, – заметил магистр и уточнил: – Мне было велено «чувствовать, зависеть и сомневаться».
– Вот как? – удивился Страттари. – Это действительно странно.
– Почему? – спросил магистр и посмотрел на демона.
– Потому что… – протянул Страттари с кривой улыбкой, – надо хорошо знать вас, чтоб так умело проклясть, и искренне желать вам зла.
В молчании они пересекли Сену по мосту Менял.
– Возможно, вы понимаете что-то, чего не понимаю я, – сказал наконец магистр с выражением, из которого ясно следовало, что он в это не верит. Они остановились и глядели теперь на театр Шатле. – Я всегда чувствовал, зависел и сомневался, ведь я человек, а не природное явление. Мне неясен смысл этого проклятия.
Страттари молча смотрел на своего патрона. Тот наконец оторвал взгляд от фасада театра и, кивнув демону на прощание, отправился дальше. Тогда пастырь вод снял тюрбан и, дав ему размотаться в широкую алую полосу, подставил голый череп ветру, а руку разжал – и багровая ткань широким мазком унеслась к реке и дальше, дальше, куда-то, где слилась с городским горизонтом и оседлала закат.
– Зато смысл ясен мне, – тихо сказал демон в спину своему удалившемуся хозяину. – Можно чувствовать одно, зависеть от другого и сомневаться в третьем, как поступают все, но что, если все три эти переживания объединятся, как языческий хоровод, вокруг одного дела, – дела, которому ты подчинил свою жизнь и душу?
Труды Делламорте в Уре не увенчались победой – война произошла. Но несмотря ни на что, она не… и он почему-то не мог сказать себе ничего, кроме того, что те немецкие разговорники не понадобились. Он представлял дедово имение Девлетово и крестьян, поначалу пошедших в распыл после октября семнадцатого, а потом – вполне способных услышать вот это «Prinossite wodu!», и знал: это и его приключения в заснеженном Камарге помогли сломать хребет зимнему наступлению сорок первого года под Москвой. Все было не зря. Там он сделал больше, чем мог сделать здесь. Интересно, если бы он не упал с той скалы, если бы шлейф душ погибших городов не материализовался в проклятом рогатом старике, удалось бы ему добраться до Рэтлскара? Может, он бы успел до бомбы? По некотором размышлении магистр понял: его дело в Уре не закончено. Нельзя обманываться тем, что закончилась та война; война не заканчивалась никогда. И если он успел уничтожить творение предков, ему еще оставалось уничтожить собственное творение – сердце Ура, Рэтлскар.
Тогда он попытался войти и не смог. Наконец-то он понял смысл проклятия.
С памятной покупки разговорника в районе Дефанс прошел год. Девушку звали Франсуаза, и она все время искала работу. Она, конечно, мечтала о кино, журналистике, о карьере в модельном бизнесе или просто о богемной жизни среди талантливой молодежи, устраивающей инсталляции, фотографирующей или играющей музыку. Но некоторым людям везет, а некоторым – нет. Франсуазе не везло: она уже полтора года перебивалась случайными заработками, жила по знакомым, к маю 1996-го поняла, что не смогла покорить Праздник, Который всегда с Тобой, и засобиралась домой, в бельгийский городок Дендермонде: написала своему дружку Дэвиду прощальную записку, проверила билет на поезд и пошла к двери.
В этот момент, конечно же, зазвонил телефон. Франсуаза ни на секунду не сомневалась, что это Дэвид, поэтому к телефону подходить не стала: в чистом поле души ее привольным лагерем встала печаль, порядком повытоптав нехитрые цветы и травы Франсуазиной свободы, и хоть бойфренд был не виноват, разговаривать с ним ей не хотелось. Она напишет ему из дома, он все поймет.
Франсуаза вышла на лестницу и приготовилась захлопнуть дверь, оставив ключ внутри, чтобы не возникало искуса вернуться, когда включился автоответчик и незнакомый голос сказал:
– Мадемуазель Франсуаза Камиль? Вас беспокоят из компании Isis. Мы рассмотрели ваше резюме и хотели бы пригласить вас на интервью.
Франсуаза подбежала к телефону и схватила трубку.
– Да! Я слушаю! – почти крикнула мадемуазель Камиль в динамик. – Но резюме? Я не посылала никакого резюме!
– Совершенно верно, – сказали на том конце голосом, которому подобало бы не звонить кандидатам и приглашать их на собеседование, а петь, скажем, про vingt ans d’amour
[89]
. – Ваше резюме нам… передали.
Голос сказал еще пару слов, но Франсуазу уже не надо было ни в чем убеждать: она лишь кивала и лихорадочно записывала адрес.
7. Первый креп комом
Явление мадемуазель Камиль в компанию Isis почти ничем не походило на явление Дмитрия Дикого в компанию Gnosis.
Подобно «Гнозису», «Исида» располагалась в историческом центре города, только был это не пряничный дом в Крапивенском переулке, а сохранившийся с XVII века дом номер 11 на улице Сен-Северен, неподалеку от одноименного собора на левом берегу Сены, в Латинском квартале, – напротив того же острова Ситэ, по которому любил гулять наш герой. Франсуазу никто не интриговал, не путал и не пугал. Любезная девушка-секретарь (англичанка, очень аккуратно говорившая по-французски и лишь иногда искренне забывавшая про liaison
[90]
) внесла ее в базу данных, а затем не менее любезный юноша-менеджер проводил к генеральному директору. Генеральный оказался экстравагантного вида человеком в наряде Карла Лагерфельда – не от Карла Лагерфельда, а в таком камзоле и штанах, которые любитель темных очков и кружевных манжет немедленно надел бы сам, если бы додумался. Гендиректор держался высокомерно и откровенно изучал Франсуазу, ругавшую себя за то, что нацепила серый английский костюм в полоску, а не обычные для нее разгвоздяйские шмотки с намеком на парижскую богемность. Помариновав ее минут пятнадцать расплывчатыми расспросами о прошлом, настоящем и будущем и явно не одобрив бесполезности ее прозябания в Париже, генеральный с явным неудовольствием признал, что так и быть, готов препроводить ее к «Заказчику», и уж тот-то решит, подходит она компании «Исида» или нет.
