Галиат, слушавший эту историю с широко раскрытыми глазами, недоверчиво покачал головой.
– Но ведь это могло быть наваждение, – пробормотал он.
– Могло, – отвечала на сей раз Аима, – но откуда бы волшебнику знать то, как сын обращался к царю? Вернувшись в Эгнан, царь Раки не нашел там сына. Наследник Руни вернулся из Камарга лишь спустя несколько лет – без трех пальцев, по числу трех раз, что Дети стреляли в Уго. С собою он принес письмо от Хазаркаанта, где тот в учтивых выражениях приносил извинения за то, что не отдает эфестам луки победы, так как они нужны для обороны города. Этими-то луками и вооружили затем гвардию тарна; и гибели от этих стрел неоднократно избежал Враг. Он был вторым человеков за всю историю наших кампаний, кто под стрелами этими тускнел и змеился, но не погибал, как и проклятый Уго. Мы делаем вывод из этого, что Rшk – родственник Уго, вероятно – его сын, и в нем бьется то же загадочное и гибельное «сердце семьи», что и в его предшественнике. Потому-то, услышав о том, что Враг не погиб, мы поняли: он непременно вернется. И он вернулся довольно скоро, вдесятеро сильней, чем прежде
[141]
. Он прошел через столицу людей, как нож через воду, пленил и подчинил себе одного из верховных духов Камарга, уничтожил огненного бога в открытом поединке, забрал его тело как трофей и оставил Камарг разрушенным и опустошенным. Далее никто не мог остановить его, и он уничтожил Маритим, Ламарру, мелкие колонии и Тирд. Корона гиптов заброшена, а главный ее памятник, зовущийся «портрет Talwädd», запечатан в скале и для всех потерян. Затем он явился в Эгнан и подчинил душу Раки Второго тому же неизъяснимому страху возмездия, который его отец столетиями раньше использовал, чтоб победить деда нашего царя.
Аима замолчала и опустил голову. Пока она молчала, Сард проговорил механическим голосом:
– Следом за Эгнаном и вся Deargh пала без сопротивления; эфесты были рассеяны. Многие ушли на север к Детям, многие рассыпались на материке. Лишь несколько поисковых партий осталось, но мы потеряли его след, хотя искали повсюду, и знаем лишь, что на долгое время он пропал из мира. И вот наконец мы нашли его.
Воцарилась тишина. Все присутствующие знали про Камарг, конечно, – и пускай жители Рэтлскара смешно называли его Гамартом, и не смогли бы никогда доплыть до него, все-таки внутри они ощущали себя, да не без некоторой гордости, форпостом великого города в этих загадочных краях. Поэтому при известии о гибели метрополии они содрогнулись. Но еще большим трепетом наполнил их рассказ об Уго и о том, как без боя сдался Эгнан: в этом покорстве ощущалась неизбежность, как будто не с ироническим магистром Делламорте имели дело собравшиеся, а с неостановимым молотом судьбы. Галиат закрыл свою летопись, и воцарившееся молчание продлилось довольно долго.
– Всадник здесь, – наконец призналась Ицена в том, что и так было ясно. – Мой супруг сделал ему заказ.
– Заказ? – переспросил предводитель.
– Он должен вернуть моего сына, – пояснила Ицена.
– Он вернет похищенного Фаэтона, и тогда попытайтесь убить его, – сказал Орах. «Если, конечно, сможете», – подумал он, но вслух говорить не стал.
Галиат поднялся с места, но промолчал.
– Мы договорились, – синхронно произнесли оба посла.
– Есть одно уточнение, – все-таки вмешался Галиат, и все головы повернулись к нему. – Уверен: гексенмейстер не собирается уничтожать Рэтлскар.
– Почему же? – спросил Орах. – Что-то в этом роде он потребовал у меня в уплату за выполнение заказа.
– В этом роде… – пробормотал Галиат. – Он мыслит не так, как мы, и по-другому говорит. Ты мог неправильно понять его, военачальник. Магистр искусств Делламорте сам основал это поселение. Это он разграничил территории с наездниками. Первый военачальник не будет уничтожать то, что некогда создал сам.
– Тем лучше для вас, – согласился посол Детей. – Что ж, мы будем ждать возвращения Врага с твоим ребенком, леди военачальница.
– Ворота моего города открыты для детей эфестов, – провозгласила Ицена.
Эфесты въехали в Рэтлскар открыто, верхом на живых лошадях удивительной голубой масти, а не тайно, внутри огромной деревянной лошади. Все-таки это были дети эфестов, а не данайцы, и входили они в Рэтлскар, а не в Трою.
2. Спасение утопающих – дело рук
Котенок был сер, с белой грудкой. Это был уже немного подрощенный котенок – повадка его выдавала родство беспородного дворового бастарда с солнечными, медовыми львами и полосатыми тиграми других, далеких краев. Но котенок ничего этого не знал, потому что был всего лишь кошкой. Ловкой, судя по всему: он только-только закончил охоту на какую-то птицу и теперь гордо нес, зажав в пасти, большое черное перо. Он шел прямо на нас, и по мере его приближения становилось видно, что маленького охотника озаряет свет – шерсть его золотилась, и он делался все больше похожим на… на медовую кошку. Медовая кошка.
«Два врага лучше, чем один, особенно когда второй враг находится снаружи тебя, а не внутри», – подумал магистр странное и очнулся.
– Он не умер, – признал один из голосов, разговаривавших с магистром во тьме.
– Нет, – согласился второй. – Такова уж природа Борджа.
– И мы не можем убить его еще больше?
– Пока не можем.
– …Убить Борджа, убить Борджа, убить Борджа! – подхватил шипящий хор.
– Что ж, пусть он уничтожит стражу, а потом мы уничтожим его.
– Мы выйдем и расквитаемся со всеми.
– Пусть делает, что делает. Борджа должен быть убит.
– Мы подождем.
– Мы подождем.
Теперь магистр находился где-то в толще земли: это было понятно даже без утомительного бурения. Остров, на котором стоял Рэтлскар, рос из очень глубокого места в океане, и гексенмейстера – или то тело, которое содержало сейчас в себе его порядком истерзанное сознание, – неведомая сила опустила в самый низ этой глубины, в потайную лакуну.
Внутри лакуны был воздух. Посередине пустой пещеры, местами почему-то обитой листами переливающегося металла и застеленной гладким зеленым ковром, сидел младенец и играл кубиками. Рядом с ним лежала бутылочка с молоком. Увидев поднимающегося с земли человека, ребенок зашелся плачем. Во-первых, принц Фаэтон был в том сложном возрасте, когда младенцы пугаются незнакомцев. Во-вторых, ребенок никогда не видел ничего черного, да еще так много. В-третьих, этот незнакомец, в отличие от людей, с которыми ранее общался маленький принц, был, по-видимому, скорее мертв, чем жив, хотя годовалый младенец и не умел рассуждать в таких категориях. В-четвертых, ребенок был голоден.
Собрав остатки сил, Делламорте приветливо пошевелил перед Фаэтоном пальцами, ибо не смог придумать ничего лучше, и огляделся. Затем доктор подошел к орущему ребенку и опустился перед ним на ковер в позу лотоса, осторожно сложив длинные ноги и на этот раз скрыв серебряной маской лицо, которое сейчас показалось бы страшным не только младенцу, но и много повидавшим членам Карантина. Как ни странно, при виде этих странных действий младенец перестал вопить, только слабо похныкивал. Посидев и примирительно посмотрев на Фаэтона, всадник неожиданно подхватил его, как смог накормил из бутылочки, для порядка легонько покрутил, чтоб успокоить, и пробормотал:
