Тамара Ивановна и Борис Михайлович, мои новые знакомые, — коренные москвичи. Они поженились еще студентами, долго работали в каком-то закрытом НИИ инженерами, а выйдя на пенсию, увлеклись путешествиями по России.
— Вы представляете, Дмитрий, мы с Борисом всю жизнь дальше МКАД почти не выезжали, разве что в служебные командировки, да пару раз за границей побывали, — прихлебывая чай, рассказывает Тамара Ивановна. — У нас и вся родня в Москве. Так и прожили до пенсии в столице.
— Только когда перекрасились в пенсионеры, решили исправить ошибку! — улыбаясь, поддерживает супругу мой попутчик. — Изучаем нашу необъятную страну, так сказать, вживую. Где мы только за эти годы не побывали… Дальний Восток, о! Вы там бывали когда-нибудь?
— Я там вырос и долгое время работал, — по-простецки говорю я, уплетая слойку с маком. — Я в Питере не так давно обретаюсь, но путешествовать люблю и не дожидаюсь прихода пенсии. А вы сейчас куда путь держите?
— На Соловки, — отвечает Тамара Ивановна, — слыхали, поди?
— Кто ж не слышал? Дикарями или иным способом?
— По Интернету выбрали фирму, что подешевле, естественно — мы как-никак пенсионеры, — и махнули!
— Да, с остановкой у вас в Питере! Два дня любовались Северной Пальмирой, а теперь на Соловки!..
— А где вам выходить?
— Кемь. Это уже в Карелии. Там нас встретят, и дальше на теплоходе уже поплывем по Белому морю на Соловецкие острова. А в прошлом году ездили на Валаам. Вы не бывали?
— К сожалению, пока не довелось, — грустно отвечаю я.
— Ну, какие ваши годы! — подбадривает Борис Михайлович.
— Еще наверстаете! — подхватывает Тамара Ивановна, убирая со стола.
— И действительно, отчего такая идея не приходила мне раньше в голову? — думаю я, отправляясь после ужина на боковую на своей верхней полке…
Глава 4
Я просыпаюсь, когда за запотевшим окном едва брезжит дневной свет. Мои попутчики готовятся покидать вагон и достают свой багаж.
— Кемь? — вполголоса интересуюсь я у пенсионеров.
— Да, подъезжаем.
— Как Кемь?! — подскакивает молодой взъерошенный субъект на верхней полке по соседству. Когда он там успел появиться, я, честно сказать, и не приметил. — Да что же это такое? Отчего меня никто не будит? Мне тоже в Кемь надо! Безобразие!
— Да вы успокойтесь, молодой человек! — ласково обращается к нему Тамара Ивановна. — Проводник вас уже три раза будил, только вы все не просыпаетесь!
«Пить меньше надо!» — думаю я, когда субъект, слезая с полки вниз, обдает меня алкогольным амбре.
— Эй, парень! Сдавай белье! — звучит раздраженный голос проводника. — Имей совесть! Четвертый раз к тебе подхожу!
— Да? — искренне удивляется парень. — Эх, видимо, вчера мы малость перебрали!
Я помогаю пенсионерам-туристам вынести на перрон их объемистый багаж.
— А что там у вас? — указываю на поклажу. — Целый дом с собой тащите?
— Вы почти угадали: там у нас и палатка и спальные мешки. Все с собой носим, и не надо ни на какие гостиницы тратиться.
Молодцы, что скажешь? Людям далеко за семьдесят, а они с палаткой, с рюкзаками вышагивают по стране, пытаясь наверстать упущенное в молодости.
Следом вываливается и взъерошенный сосед, принимавший вчера на грудь. Оказывается, здесь выходит чуть ли не весь вагон: и те, которые с детишками, и те, которые с собаками и байдарками-велосипедами, и склочная тетка со своей таксой… Я возвращаюсь в купе и занимаю свое прежнее место на верхней полке. В опустевшем вагоне стоит непривычная тишина, слышно только какие-то крики на перроне и шум отъезжающих от станции автомобилей.
Время стоянки заканчивается, и в купе вваливаются двое новых пассажиров. Один — лет сорока, рябой, с залысинами на шишковатом черепе, в давно не стиранных джинсах и форменной железнодорожной рубахе с грязным воротником. Второй — лет на пятнадцать моложе, рыжий, вихрастый, в сильно жеванной белой футболке с капюшоном, красных кедах и джинсах, немножко чище, чем у первого.
— И чё теперь делать? — второй достает из сумки пиво «Охота Крепкое».
— Надо подумать, — первый, оглядев купе, кивает мне, здороваясь.
— А чё тут думать? — закипает рыжий, мелкими торопливыми глотками прихлебывая из жестянки вонючее пиво и обтирая вылезшую из прорези пену белоснежным рукавом. — Надо больничный брать!
— Как ты его возьмешь? — морщится старший. — Кто тебе его так запросто выдаст?
— Ха! Будь спок! Не впервой! Сейчас все организуем, — молодой отставляет в сторону опустевшую банку и, выудив из кармана телефон с сенсорным экраном, принимается кому-то названивать. — Алё, Вадим? Привет, это Вовка Измайлов! Узнал? Долго жить буду? Это хорошо! Слушай, помоги нам с больничными. Да, мне и Степанычу. В общем, нас от поездки отстранили и теперь мы пассажирами едем. Да! Вляпались! — Вовка искоса смотрит в мою сторону. — Подробности при встрече! Ну, у тебя же знакомая медсестра в поликлинике, пускай и нас выручит. Мы со Степанычем в долгу не останемся. Ага, давай!
— Ну, что? — вытягивает шею тот, кого назвали Степанычем. — Поможет?
— А то? — развязно откидывается назад Вовка и принимается за вторую банку «Охоты». — Не ссы, Степаныч, у меня там все схвачено!
— Ты бы это, — старший показывает глазами на пиво, — не бухал бы сейчас.
— Да чё будет-то? — отмахивается враз охмелевший Вовка.
— А как ты на прием к доктору-то пьяный сунешься? Хрен больняк-то выдаст! Еще и алкогольное опьянение напишут. Тогда совсем труба!
— Кому, мне? Да они у меня вот все где! — Он сжимает костлявые пальцы в хлипкий кулак и гордо выгибает впалую грудь. — Пускай только попробуют! Я с их главврачом в одном доме живу! Только скажу ему одно слово — всех уволит! Ик! Ик!
— Так что ты какому-то там Вадиму звонишь? Давай напрямую главврачу! — недоверчиво предлагает Степаныч.
— Ном-м-мера его н-н-не знаю! — еле ворочая языком, объясняет рыжий и лезет за третьей банкой.
Напарник морщится, видя, как неисправимый Вовка, обливаясь ядовитой пенящейся жидкостью, крупными глотками переливает в себя содержимое пивной банки.
— Н-но н-надо будет — узн-н-наем! — мычит молодой железнодорожник и встает из-за стола.
— Ты куда? — всполошился старший.
— Пойду от-т-толью. Ик! Ик!
Поезд неожиданно останавливается, и парень, не устояв на ногах, падает срубленным деревом в объятия трезвого напарника, зацепив заодно и меня. Степаныч укладывает его на свободную нижнюю полку. Вовка тут же отрубается и лежит, пуская на себя слюну чуток желтого цвета.
— Земеля, ты его извини!
— Ты б его сводил в гальюн! — советую я, когда поезд трогается с места. — А то в штаны наделает.
