И это беспокоило его больше всех остальных проблем.
«Мы за всю жизнь ничего не сделали, — часто говорил он мне, — разве мы хоть что-то сделали?»
Я помню один их этих моментов. Мы стояли перед табличкой, с надписью…
Уильям Фреер Лукас, член Королевского общества хирургов, больница Миддлсекса.
Пытался спасти ребенка, несмотря на угрозу заражения, и умер.
8 октября 1893.
Это любимая табличка Дэва.
«Это его наследие! — говорил он. — Он совершил поступок, и через сто с лишним лет мы знаем имя Уильяма Фреера Лукаса, пусть даже только и мы с тобой его запомнили. Мы все на этой планете всего на мгновение, но некоторые из нас живут дольше остальных, даже если умирают молодыми».
По дороге, глядя из окна такси на серые улицы с магазинами и торговыми центрами, я вздрагивал при каждом звуке сирены и при виде каждой машины «скорой помощи» и не мог думать ни о чем другом.
Нет, Дэв никогда не был героем.
До сегодняшнего дня.
Меня тошнило от страха.
Я почти ничего не знал: только то, что его спешно увезли в больницу и, судя по ужасу в голосе Памелы, все было плохо. Может быть, очень плохо.
Ее голос очень сильно дрожал под конец разговора, когда я сказал, что сейчас приеду. Как будто, передав мне известие, она наконец могла позволить себе поддаться эмоциям.
Господи, Дэв, что ты там натворил? Ты в порядке?
Я прижался к окну такси, стиснул кулаки и в первый раз в жизни принялся молиться за моего друга.
— Мы шли туда, — начала Памела, сжимая стаканчик с чаем.
— Куда ехали? Что случилось?
— В «Хилтон», — пояснила она, — в Мейфэре.
О нет. Разумеется. «Золотой джойстик». Это же сегодня.
Это был мой сюрприз. Моя оливковая ветвь в знак мира. Зои пришлось сделать кое-какие звонки, но она добыла два билета на главное событие года в мире видеоигр.
Он написал мне восторженное сообщение.
Спасибо, спасибо, спасибо! «Золотой джойстик»! И они упомянули его проект как части франшизы «Геймс-мастерс»! Угадай, кого я попрошу… нет, ты не догадаешься!
— Мы шли к метро, — рассказывала Памела, глядя мне прямо в глаза, — и Дэв увидел девочку. Лет четырнадцать, она была на велосипеде, но…
Она попыталась объяснить жестом.
— Раскачивалась?
— Да, то в одну, то в другую сторону, — подтвердила Памела. — Она раскачивалась, у нее на велосипеде были сумки. Из магазинов…
Я усадил Памелу на синий пластиковый стул. Было заметно, что у нее дрожат руки.
— И она упала. Очень плохо упала. Я слышала, как зазвенел ее звонок. И слышала такой звук, когда она упала. Ее сумки разлетелись, но нога была под велосипедом, и она…
— Запаниковала?
Памела кивнула. Я почувствовал, что взмок от напряжения.
— И там ехала машина. Быстро. Очень быстро. Я схватила Дэва за руку, но он побежал и вытащил девочку из-под велосипеда, но машина ехала очень быстро, и Дэв был еще там, и…
Она стиснула ладони.
— Он покатился. Его сбили. Его нога была разорвана, Джейсон, там было много крови, и я видела кость, и…
Она не могла подобрать слова, но жесты давали понять, что случилось. Думаю, она хотела сказать «вывернулась» или как-то так — его кость, бедро или голень вывернулась и торчала из обрывков кожи, мяса и джинсов в окружении растянутых и порванных связок. И он, мой Дэв, остался лежать на дороге безжизненной грудой, отчаянно нуждающийся в помощи.
Памела посмотрела на меня, она не могла поверить, что это могло случиться и хорошо ей известный человек мог попасть под машину.
— Как он? — спросил я. Теперь руки задрожали у меня.
Есть такие моменты в жизни — иногда даже дни, — сразу же заставляющие забыть обо всем остальном. Как укол булавки. Острая боль, затмевающая все и превращающая жизнь до и после в размытое пятно.
Я никогда не задумывался, каково это — потерять друга. Потерять Дэва. Это казалось совершенно невозможным, так не бывает. До сегодняшнего дня. Дэв жив, я знал это. Но ведь еще немного, и он мог бы погибнуть. Если бы машина двигалась чуть быстрее, если бы водитель нажал на тормоза на долю секунды позже, если бы удар пришелся на дюйм левее или правее. Но основным чувством, вытесняющим все остальное, было… восхищение.
— Он потерял много крови, — сказал врач. Примерно моих лет, но настолько потрепанный жизнью, что вряд ли ему приходится в ближайшее время рассчитывать на роль в «Холби сити». — Ему серьезно досталось.
«Насколько серьезно?!» — хотелось мне переспросить, но врач еще не договорил, а в таких ситуациях обычно хочется отложить плохие новости на потом. Пусть сначала врач закончит, он делает это не в первый раз, он знает, что надо делать.
— Его нога сильно повреждена. Рваные раны, множественные переломы, мышцы тоже повреждены.
Меня замутило. Доктор говорил тихо, но от этого его слова не становились менее болезненными.
— Ахиллово сухожилие порвано; боюсь, что нам пришлось…
Я понял, что сейчас упаду в обморок.
Хватит.
— С ним все в порядке? — спросил я. — С Дэвом все в порядке?
Прошло четыре часа.
Памела сбегала за курицей гриль, но я не смог прикоснуться к своей порции. Слишком много костей, слишком много оторванного от мяса жира, такого теплого и маслянистого. Памела обсасывала кости, пока не заметила, что я стал таким же серым, как чай в моем стаканчике.
Раздался стук двери.
«Восстань из могилы!» — было первым, что я услышал, когда Дэва на инвалидном кресле ввез в комнату человек, представленный нам как Чарлз, его новый лучший друг. Судя по бейджику Чарлза, его звали Фил.
Нога Дэва была в гипсе, лицо отекло и все в синяках, но он казался странно счастливым.
— У меня очень плохой перелом! — воскликнул он, помахивая брелком. — И еще кое-что.
— Дэв, — спросил я, — ты понимаешь, что совершил?
— Зачем все остальное, если ты не спасаешь время от времени чью-то жизнь?
— Но ты только что это совершил! Ты спас ей жизнь! Ты герой!
— Я не стал бы так говорить, — скромно сказал он, — но тебе не запрещаю. Привет, Памела.
— Дэв, — выдохнула она. — Спасибо.
Мы не совсем поняли, за что она его благодарит, но решили, что не станем возмущаться.
— Чертова машина, — продолжал Дэв, — «опель-вектра»! Парень за рулем болтал по телефону и не видел меня до последнего момента. Он попытался отвернуть, но попал мне прямо в… эм…
— В ногу, — помогла ему Памела.
